Предатель - Энтони Райан

— Она не хочет, чтобы ты приближался? — спросил я, наклонив голову в сторону костров.

Утрен снова фыркнул, порыл копытами землю, а потом, последний раз глянув в мою сторону, крутанулся и умчался галопом во мрак.

* * *

Осадные линии, окружавшие за́мок Амбрис, легко было различить даже ночью, поскольку их освещало множество факелов, полыхавших на укреплениях. Подойдя ближе, я разглядел характерные следы недавнего штурма — на стенах виднелись чёрные полосы, а земля между траншеями и стенами была усеяна следами битвы. На поле, заваленном трупами и испещрённом оперениями стрел и болтов, валялись сломанные лестницы. Массивные железные и дубовые ворота выглядели неповреждёнными, а знамя семьи Блоуссет вздымалось высоко над стенами, сигнализируя о том, что могучая резиденция Шейвинских герцогов даже не близка к падению. Виселицы, о которых говорил Тайлер, тоже легко было разглядеть: тела на них покачивались в ночном воздухе. Большинство повешенных были взрослыми, но двое оказались меньше и поэтому раскачивались сильнее.

Однако самым любопытным аспектом этого зрелища, который только усиливался по мере того, как я приближался к внешнему пикету войска Ковенанта, был запах. Все поля сражений в разной степени воняют. Те, что находятся на открытой местности, обычно пахнут взрытой землёй и дерьмом людей и лошадей, а потом приобретают тошнотворный привкус разложения. Осада производит смесь дыма, навоза и ароматов множества костров для готовки. Здесь же стоял иной запах, который больше напоминал мне трущобы Куравеля — затхлую, неприятную мешанину смрада немытых тел и открытых отхожих мест. Это говорило неряшливости, от которой Суэйн потянулся бы за кнутом.

Источник вони стал очевиден после встречи с первыми пикетами — пара алебардщиков Восходящего войска источала такой запах, который возникает только после нескольких недель, проведённых в одной и той же тяжёлой, частично бронированной одежде. Ещё их отличали косматые бороды и пряди немытых волос, торчавшие из-под шлемов. Тем не менее, солдатской бдительности им было не занимать. Оба быстро направили на меня своё оружие, как только я появился в круге света, исходящего от их факела. Судя по мгновенному рычанию, сорвавшемуся с их губ, оказалось, что я не нуждаюсь в представлении.

— Предательская мразь! — поприветствовал меня тот, что покрупнее, выходя вперёд, и угрожающе махнул алебардой. Его напарник подошёл к нему, настороженно, но столь же враждебно.

— Элвин Писарь, — сказал я, отвесив им вежливый поклон. — Явился в соответствии с вызовом восходящей-королевы. Полагаю, меня ожидают.

Они связали мне руки за спиной сильнее, чем казалось удобным, но в остальном старались не причинять никаких травм. Для сопровождения вызвали новых солдат, и все они оказались такими же вонючими и неопрятными, как и два пикетчика.

— Вы нынче даже не обыскиваете? — с отвращением спросил я, и в ответ услышал ворчание сержанта:

— Пусть предатель заткнёт свою грязную пасть, иначе я сам её заткну.

Этого парня мощного телосложения я смутно помнил по штурму Атильтора, и теперь же это событие казалось очень давним. Он наклонился ко мне, сверкая злобными глазами и оскалив жёлтые зубы, а я сморщился от вони у него изо рта и врезал лбом ему по носу. Когда он отпрянул назад, я бросил пытливый взгляд на лица других солдат. Все они выставили алебарды для смертельного удара, но никто, похоже, не собирался его нанести. Они могли бы избить меня древками своего оружия, но и этого не сделали. Даже сержант, когда закончил фыркать и плеваться кровью, ответил лишь ещё более зловещим взглядом, а не ожидаемым шквалом ударов.

— Никакого вреда Писарю-Предателю, да? — спросил я, натянуто ухмыльнувшись, чтобы скрыть тревогу. То, что слово Эвадины настолько их связывало, не предвещало ничего хорошего. Несмотря на всю ненависть этих людей, я увидел в их глазах странный свет. Это был почти тот же самый блеск, который я замечал даже во время первых проповедей Помазанной Леди — признак тех, кто потерялся в своей преданности. Но тогда это случалось мимолётно и, когда проповедь заканчивалась, взгляд людей снова становился почти нормальным. Теперь же казалось, что солдат Восходящего войска этот блеск не покидает. Не поэтому ли они так воняли? Даже элементарное омовение от последствий военной жизни отвлекало их от преданности королеве-мученице.

— Хватит бездельничать, — сказал я, добавив в голос властности. — Пойдём, куда шли.

Лагерь, через который меня провели, представлял собой зловонную трясину с колеями и грязными тропами, вьющимися между беспорядочно поставленными палатками. Грязные, небритые мужчины и растрёпанные женщины выстроились вдоль нашего маршрута, и всё громче выкрикивали мне осуждающие оскорбления. Однако, как и у солдат, окружавших меня, их ярость не переросла в насилие, настолько полной была их приверженность слову Воскресшей мученицы.

— Ты сгоришь, предатель! — верещала на меня одна женщина. Через порванную рубаху я видел её грудь, но она явно плевать на это хотела. Другие были одеты ещё хуже: мужчины с обнажённым торсом и полуголые женщины толпились вокруг, добавляя свои голоса к нарастающему шуму.

— Еретик! Клятвопреступник! Сжечь его!

Их бешеная ненависть нарастала, и я начал бояться, что она преодолеет силу их повиновения воле Эвадины. То и дело моим сопровождающим приходилось отталкивать особо жаждущих пытать, кордон солдат вокруг меня всё плотнее сжимался, а толпа сгущалась, и их нестройная ненависть неизбежно переходила в скандирование:

— Сжечь его! Сжечь его! СЖЕЧЬ ЕГО!

А потом, внезапно, всё прекратилось. Крики заглохли на полуслове, и люди вокруг меня — как солдаты, так и толпа — рухнули на колени. Мы подошли к центру лагеря, где на маленьком возвышении была поставлена большая палатка. Перед ней стояла единственная фигура, закутанная в плащ и капюшон, но все присутствующие чувствовали тяжесть её взгляда. Она ничего не сказала и не сделала никакого жеста, просто повернулась и исчезла в палатке, но после этого вся толпа осталась на коленях, а охранники провожали меня дальше в бессловесном молчании, как совершенно запуганные люди.

Дойдя до палатки, сержант, у которого всё ещё текла кровь из разбитого носа, отдёрнул полог и махнул головой, позволяя мне войти. Я заметил, что он старался не заглядывать внутрь. Проходя мимо него, я снова поморщился от запаха. Внутри Эвадина сняла плащ и теперь стояла, раскачивая большую, украшенную богатой резьбой колыбельку. Всё её внимание было приковано к обитателю колыбельки, и когда я вошёл, она не подняла глаз. В отличие от своих солдат, она выглядела чистой — лёгкая хлопковая рубашка, которую она носила под плащом, не была испачкана. И всё же на