Сказки на костях - Ксения Власова

слова, ускорил шаг и, нагнав меня, ухватился зубами за подол. За руку куснуть не посмел, но знаю: в мечтах жаждал, чтобы проучить за наглость. Раздался тихий треск: захрустели, как ломающийся по капели лед на реке, и сарафан, и гордость царская. Я не остановилась: кусок ткани так и остался в волчьей пасти.

– Рвать юбку на девке много ума не надо, – не оборачиваясь, как будто между делом бросила я. – Ты и раньше с этим справлялся. Неужто думал меня этим умением поразить?

Волк утробно зарычал. Краем глаза я отметила, как он припал к земле, будто хотел в прыжке броситься на меня. Хлесткие слова раззадорили его. Спроси меня, зачем дразню, потерялась бы с ответом, как в незнакомом темном лесу. Временами я и сама уподоблялась Яге – с ее любовью к загадкам и словесным играм. Верно говорят: с кем поведешься, от того и наберешься. Путь оказался длинным. Лучи солнца жарили макушку, точно блины, и я скинула с плеч теплый платок. Многочисленные церквушки ослепляли блеском куполов. За береговым откосом, начинающимся у оврага, раскинулась река. Ее воды поблескивали на свету, как серебристые чешуйки. В их сплетениях покачивались темные островки – лодки рыбаков. Извилистая улочка с россыпью теремов привела к пышущему человеческим жаром сердцу города. Ярмарка раскинулась в самом его центре. Между рядов сновала ребятня со свистульками, их песни сливались с гомоном толпы и зазывными криками из балагана со скоморохами.

– Ух, видала? – Руслан кивнул на сколоченный помост. – Представление дадут!

Глаза мальчишки загорелись восторгом. Приметив торговца с карамельными петушками на палочке, Руслан сбавил шаг, а затем и вовсе деловито шепнул мне, что догонит. Я держать не стала. Он вместе с вереницей таких же голодных зевак облепил прилавок торговца леденцами – в надежде, что тот сжалится и угостит кого-нибудь. А если нет, то хотя бы отвернется на миг, что позволит самому шустрому стащить леденец и сделать ноги. Я покачала головой и двинулась между рядов. Торговали в основном глиняными расписными игрушками. Здесь были и барыни, и разное зверье: коровы, козы, медведи, пышнохвостые птицы… Свистульки попроще и побогаче, погромче и потише. Я повертела одну, в виде петуха. Пальцы прошлись по алому глиняному гребешку, а в памяти, точно вчерашние вспышки молнии, пронеслись воспоминания об обитателях избушки. Как там Петя? Не заскучал ли без меня? На сердце опустилась тоска. Привязалась я к месту и сама того не заметила. Всего ночь в чужом городке провела, а уже тянет обратно, будто сердце под порогом избушки оставила.

– Ведьма-красавица, смотри, какие бусы! Примерь, недорого возьму!

– Что бусы! Ты рыбу возьми! Свежая, на рассвете выловленная!

– Тьфу на вас обоих. Стыдобища – ведьме такое предлагать. Чай не девка дворовая!

На губах уже расцветала улыбка, но последующие слова торговца срезали ее на излете.

– Милая, вот у меня ножи, вещь для тебя первостепенной надобности… Знаю, знаю, что вы там, ведьмы, в лесу делаете. Но не осуждаю, – наоборот, предлагаю! Возьми мои клинки. В тело ну будто в масло войдут! Эй, ну куда ты? Хоть попробуй!

Я увернулась от ножа, который едва не вложили мне в руку, и торопливо нырнула в толпу людей. В спину полетели уговоры, сменившиеся ругательствами. Они стихли лишь за углом. Я выскочила в переулок и замерла, будто на стену налетела. От предчувствия беды засвербело в носу, и я чихнула, а затем и закашляла. Крики мужчин оглушали:

– Так ему, Степан, так! Не зря я на тебя пятак поставил!

– Васька, мерзавец, бей его! Что ты с ним танцуешь, как с невестой?

С азартом свистящая толпа вытолкнула меня в первый ряд. Совсем рядом пронесся ком злобы и ярости. Двое мужиков, как сцепившиеся вороны, хватали друг друга за одежду и волосы и мутузили почем зря. Из-под ног летели комья земли и грязные капли невысохших луж. Черная земляная клякса брызнула мне на лицо и испачкала щеку. Я, будто завороженная, стерла отметину тыльной стороной ладони, не отрываясь от разворачивающегося зрелища. Рубаха одного бойца порвалась, с другого давно слетел лапоть. На скулах обоих наливались багряные синяки. От запаха крови к горлу подступила тошнота, а на кончике языка появился привкус железа. Темными мошками замелькали картины грядущего, в каждой из которых таилось спрятанное сокровище. Руку протяни, схвати первое попавшееся – и знание обрушится на тебя, сметет, как воздушный вихрь бабочку. Воздух пах скорой смертью. Васька или Степан, Степан или Васька? Доля и Недоля будто играли, вытягивали нить то одного, то другого. Любовались, взвешивали человеческие судьбы и неспешно доплетали узор, доподлинно зная, что он вот-вот оборвется. Померкнет, как жизнь той самой мошки, которую тапкой размазали по стене.

Неведомая сила потянула меня из толпы, и я пошла за ней, как конь, подгоняемый властной рукой. Оказавшись снова в торговых рядах, выдохнула от облегчения. Здесь витал аромат теплого хлеба, от которого сладко сжимался живот. Где-то вдалеке осталось темное пятно мора и сумасшествия, где бесчинствовала жестокая драка. Царевич выпустил подол моего сарафана из пасти. Желтые волчьи глаза взглянули на меня пристально, и на их дне почудился отпечаток тревоги. Легкой, как волны на реке в ветреный день.

– Спасибо, – тихо сказала я, касаясь холки волка. – Хорошо, что увел. Смотреть на это невыносимо.

Царевич шарахнулся от моего прикосновения, как от проклятия. Щеки опалило жаром. Забыла на миг, что передо мной не пес ручной, а человек в облике зверя! Да еще и кровей царских.

– Ладно, – пробормотала я, отводя взгляд. – Мы за яблоками пришли. Чуешь их?

Волк обиженно рыкнул, будто его оскорбило сомнение в моих словах, и неспешно потрусил к одному из рядов. Я последовала за ним. Перед глазами все еще мелькали пути грядущего. Но я знала, что волнение, занявшееся в груди как заря, скоро уляжется. Моя дорожка вечно петляла рядышком со смертью, но пока ни разу с ней не пересеклась.

Солнце застыло высоко в небе и, покачиваясь между перистых облаков, как на волнах, расползлось по земле золотистыми лучами-ящерками. Мелкие озерца луж иссыхали так быстро, что к вечеру от них не останется и следа. Воздух, напоенный влагой и теплом, кружил голову.

Бродя по торговым рядам, я прислушивалась к людскому рокоту. Он, будто течение полноводной реки, нес меня от одного прилавка к другому. При виде меня люди не замолкали (даже волк их не пугал), разве что изредка понижали голос. Да и то скорее для того, чтобы придать своим словам еще большую значимость. Я не вступала в разговоры, лишь собирала их. Осторожно, будто сверкающие капли росы, способные сорваться со стебелька и испариться в тот же миг, как их коснутся.

– Настасья – добрая душа, – сказала одна соседка другой. – За что ей такое наказание?

– Сердечко за вдову болит, – вздохнул купец с дымчатыми глиняными игрушками и хитро добавил колеблющемуся покупателю: – Только ради нее уступлю тебе в цене. Вижу, ты тоже с ребятишками.

– Да не во вдове и дочери дело, – возразил другой купец, взвешивая рыбу для мужика. – Все про них да про них болтают. А смотреть надобно глубже.

– Покойник-то завсегда с чудинкой был, – согласился с ним другой мужик, побогаче, выбирающий ткани на соседнем прилавке. – С самого рождения.

– А как тут не быть? – вставила тетка, торгующая сладкими пирогами, бубликами и крендельками. – Мать-то его у ведьмы выпросила.

– Как так, выпросила? – удивилась молодая жена с младенцем в одной руке и только купленным глиняным горшком в другой. – Разве к ведьмам ходят за детьми?

Повисло многозначительное молчание, прерываемое лишь криками купцов с соседних рядов. На мне скрестилось несколько взглядов. Их тяжесть давила, как мешок с землей, взваленный на плечи. С языка рвалась