Сказки на костях - Ксения Власова

Яга, за ней я. В погребальную праздничную рубаху был обряжен не человек. Из гроба на нас глядел навеки уснувший лик… лешака, мелкого лесного духа. Я уже видела таких в услужении у нашего Лешего.

Рядом со мной помянул бога и перекрестился батюшка.

– Не мертвяк, – проговорил он. – Нечисть лесная!

Яга чуть кивнула и с затаенным удовольствием повторила свои слова, сказанные священнику при первой встрече:

– Нам – нашенское.

Я еще раз взглянула на лешака. На черном небе выглянула полная серебристая луна. В ее мерцании изможденное лицо, покрытое зеленым мхом, будто припорошили жемчужной пылью. На открытых участках кожи виднелись наросты из шапочек желудей. По ним скользили древесные жучки.

Матушка Настасьи охнула и спрятала лицо в ладонях. Толпа разволновалась.

– Как оно к нам угодило?

– И где Богудар?

– А может, оно сожрало его?

– Люди добрые, да чего мы тут языками чешем? Сжечь чудище, да и всех дел!

Яга перегородила путь особо ретивому, возникнув перед ним, как зияющая пропасть перед лошадью – такая же опасная и мрачная. Мужичок, поклонившись, послушно отступил.

– Сожжете чудище – и уничтожите того, кого называли Богударом, – сказала Яга. Она завладела вниманием толпы, будто та была сундучком с секретом, к которому она подбирала ключик – терпеливо и изящно. – Такой участи хотите для того, кого любили?

Любовь. Это слово всплыло второй раз за вечер и застывшей карамелью застряло в зубах.

– Объясни нам, – задыхаясь, попросила Настасья. – Как так вышло?

Яга подошла к ней и, приложив ладонь к бледному лбу, покрытому испариной, едва слышно цокнула языком. В этом звуке мне послышался бег времени: оно по-прежнему ускользало от нас.

– Матушка твоего отца, Богудара, не могла иметь своих детей. Думаю, когда она пришла к ведьме, та ей об этом честно поведала. Да только мечта оказалась сильнее голоса разума.

– Ведьма подсунула ей чужого ребенка? – крикнул парнишка из толпы.

Яга обернулась к нему так резко, что подол ее платья хлестко ударил меня по руке. Я поморщилась и потерла ладонь. Краем глаза отметила, что за оградой кладбища промелькнула серая волчья шкура, наброшенная на широкие мужские плечи. Значит, царевич кружит где-то рядом.

– Ведьмы не крадут чужих детей, – холодно ответила Яга. От мороза в ее голосе пробрало даже меня. – Нам чужое без надобности. Но мы знаем, что у всего есть цена. Если готов ее заплатить, мы подскажем, к какому купцу обратиться. Богудар родился не человеком, он появился на свет благодаря порошку из костей леса, который принимала его матушка. Она выносила сына из человеческой плоти, но с душой леса. Потому и родов она не пережила.

– Она знала, что умрет, когда просила ведьму помочь? – прямо спросил кто-то.

Яга не ответила, а я отвела взгляд. Не все ведьмы обладают добротой. Дар богов обязал нас служить людям, выступать проводниками между двумя мирами, но, насколько честно и порядочно мы выполняем эти обязанности, то только наша забота. Я видела ведьм, играющих с людьми словами и обещаниями, будто острыми ножами. Здесь чуть-чуть недоговорят, а тут проткнут горло навылет… Какой была ведьма, живущая в Вятке? По доброте ли душевной она пыталась помочь женщине обзавестись дитем, или же, ведомая скукой и завистью, сама, как все ведьмы, пустоцветная, подвела несчастную под беду?

– Она просила ребенка, – с гордо поднятой головой ответила Яга. – Она его получила.

– А чего он в гробу начал дочери досаждать? Жизнь прожил как человек, а после смерти…

Настасья смахнула слезы, катившиеся по ее щекам. Ее лицо в свете полной луны казалось застывшей восковой маской – прекрасной и безжизненной.

– О помощи он ее просил, – твердо сказала Яга. – Человеческая оболочка треснула после гибели, как глиняная игрушка, но лесная душа оказалась заперта в ее останках. Мучаясь, как человек в темнице, она звала тех, кого любила, в надежде, что те ее освободят.

Нить между Настасьей и ее отцом я теперь видела отчетливо – крепкая, будто из корней деревьев сплетенная, она обвивала ее стан. Возможно, виной тому было съеденное колдовское яблоко. Откуда-то я точно знала: будь лешак на свободе, эта нить оберегала бы и питала Настасью, но чем может поделиться заморенный голодом мертвец?

– Это мы чё, все это время жили рядом с лешаком?

– Ну, так-то он завсегда чудной был.

– Помните, как в лес сбегал из поля?

– А как зверей от околицы отогнал, помните?

– И потерявшихся завсегда из леса выводил…

– Ягод с грибами мешками нам таскал!

– Хороший был… лешак.

Гомон человеческих голосов стих. Затуманенные воспоминаниями взгляды всех присутствующих скрестились на Яге. Злость, едва ядом не расплескавшаяся по округе, испарилась. Оглушающий гром тоже стих. Кажется, даже капли дождя стали теплее и уже не кололи кожу ледяными иглами.

– Ты скажи, ведьма, как ему помочь-то? – высказался один из мужиков. – Жечь нельзя, а что надобно?

Матушка Настасьи всхлипнула с облегчением и снова залилась слезами, но уже другими, не горестными. Страх, обуявшей ее при мысли о сожжении мужа, схлынул, как наведенный морок. Зла она ему не желала. Приглядевшись, я приметила, что и к ней от лешака идет нить, пусть и тоньше, чем к дочери.

Любовь. Сила, способная и воскресить, и убить.

– Я проведу обряд, освобожу его душу, и она отправиться домой – в лес. А человеческие останки предадим земле. После разрыва этой связи из Настасьи перестанет уходить жизнь. Сейчас она питает собой лес.

«А после обряда будет наоборот», – подумала я, но промолчала.

Мало ли как местные отнесутся к тому, что одна из семей их города будет вечно пользоваться расположением хозяина леса? Вдруг сочтут дурным знаком?

В толпе пронеслись ручейки шепотков и пересудов. В этот шелест ворвался бас батюшки, и в его голосе слышалась истинная учтивость, рожденная сердцем, а не долгом:

– Говори, ведьма, что делать надо?

Время давно перевалило за полночь, когда последние приготовления были завершены. Полная луна серебристым мерцанием окутала темный гребень подступившего к городу леса. Узкая полоска реки окаймляла его, прорезая местами зеленое нутро, будто лезвие клинка.

Я слепо глядела в клубящиеся меж стволов деревьев тени. Среди них мне виделись души давно ушедших лешаков, выманенных наружу намечающимся представлением. Зажатый в руке пест двигался в такт сумасбродным, разбухающим, как тесто в печи, мыслям. Черные косточки собранных за околицей яблок превращались в кашицу. Помимо них, в человеческом черепе, служившем мне чашей, уже томились и разрыв-трава, и нечуй-ветер, и сорванные когда-то на рассвете чертополох с полынью. Травы перемешивались с чешуйками, одолженными у водяного, и сухой пылью костей давно почившей нечисти. На самом дне покоилась алая капля крови Яги – то, что склеивало все перечисленное. Без чего невозможна настоящая волшба, которую многие назовут темной. Да только, по правде говоря, она не имеет ни цвета, ни стороны. Топор, вложенный в руку, не выбирает, куда ему лететь.

Яга приняла череп из моих подрагивающих ладоней и шагнула к открытому гробу. Повинуясь движению ее пальцев, от мокрой травы отделились капли дождя и серебристой струйкой, похожей на юркую змею, влились в череп. Толпа за спиной Яги ахнула. Самые крепкие зашикали на других, требуя тишины и уважения к обряду.

Ягу не потревожили ни первые, ни вторые.

Ее взгляд уже обернулся внутрь. Она двигалась, ведомая им. Склонившись к мертвецу, влила в его приоткрытые губы снадобье и, выждав чуток, вознесла руки к небу, будто призывая его в свидетели. Зазвенели браслеты на ее запястьях, с алых губ сорвался напевный шепот, постепенно набирающий силу. Зашумели деревья, склоняясь перед Ягой. Трава прижалась