Сказки на костях - Ксения Власова

– Сильная была ведьма, – задумчиво проговорила Яга, всматриваясь в сорванное яблоко. В лучах солнца цвет плода менялся, становился более насыщенным и напоминал густую алую кровь. Я моргнула, отгоняя видение: наставница держит в руках чье-то вырванное из груди сердце, истекающее кровью. – Учениц после себя не оставила, всю мощь знаний унесла с собой в землю. Но знания не припасы на зиму, их в подполе не схоронишь. Вот поэтому и яблонька выросла из ее костей…

– Почему местные не срубят ее? – спросила я. – Завсегда люди боятся того, чего не ведают.

– Любили они ведьму, – с кривой улыбкой ответила Яга. – Много она им добра принесла, хотя и зла немало причинила. Ненароком, без худого умысла, но все же.

– Любили ведьму? – повторила я, катая по языку эти слова. Они отдавали легкой горечью. – Ведьму?

Яга подняла на меня задумчивый взгляд. Мыслями она была не здесь, парила птицей где-то высоко под стремительно темнеющим небом. Над нашими головами громыхнуло, будто кто-то наверху уронил пустые ведра. Я с опасением покосилась на небо: неужто снова пойдет дождь? Ведь ни тучки не было до этого…

– Любовь как паутина, угодить в нее может каждый. Некоторые мнят себя пауком, плетущим кружева, но обманываются. Правда в том, что перед любовью мы все бессильны: и простой крестьянин, и знатный князь. И даже ведьма, девонька. А потому береги свое сердце, как хрупкую чашу: разобьешь ее – и осколками порежешь не только себя, но и всех вокруг.

И снова я увидела наставницу, сжимающую сердце в ладони. Пахнуло гнилью болот – сладковатым и чарующим дыханием смерти. Я моргнула, и взгляд прояснился. Обо мне ли говорила Яга? Или о себе? А может быть, о нас обеих? Ведь мы скованы толстой цепью взаимных долгов, обязательств и дара.

Темнота упала на землю. Небо стремительно чернело, его заволакивали пурпурные тяжелые, будто мешки с зерном, тучи. Одну из них прорезало яркой вспышкой. Вдалеке снова прогремел гром. Яга, будто почуяв беду, резко выпрямилась, едва не выронив яблоки.

– Поторопись, – потребовала наставница. Лицо ее было спокойно, как вода в безветренный день, но взгляд будто заиндевел. Ледяная досада притаилась и в уголках опущенных губ. – Время на исходе.

Обычная речь потонула бы в шуме ветвей и раскатах грома. Поднявшийся ветер возвращал слова назад, бросал их обратно в лицо, поэтому пришлось крикнуть:

– Чье время?

– Настасьи. С последней каплей этого дождя из нее жизнь вытечет.

Ноги стянуло слабостью. И я крепко ухватилась за ствол яблони, чтобы не упасть. В голове, будто в водовороте, замелькали мысли – одна страшнее другой. И в каждой угадывался лик Настасьи.

К нашему приходу на кладбище уже снова собралась толпа. Ее не спугнул даже разразившийся ливень с грозой. Люди прятались под растянутыми над головами фуфайками, но терпеливо ждали обещанного представления. От многих разило не только любопытством, но и медовухой. Яркими пятнами в белесой завесе дождя сверкали глиняные игрушки в руках ребятни – напоминание о сегодняшнем празднике почитания мертвых. Взгляды всех собравшихся жадно впились, как метательные ножи, в нас с Ягой. По совету наставницы я переоделась в нарядный сарафан и прибрала волосы под венец, подаренный князем еще зимой. На дне холщового мешка с вещами притаилась, словно монетка на черный день, вырезанная Кощеем свистелка. Я повертела ее в руках, поднесла губам, но не стала играть. Миг – и схоронила находку под рубахой. Если Кощей положил эту вещицу, значит, не зря: пригодится. А как и для чего – скоро узнаю.

Впереди меня шагала Яга. На ее плече покачивался ворон. Изредка он взлетал, делал круг, высматривая опасность, но затем снова возвращался на излюбленное место – хозяйское плечо. Позади меня брела Настасья с семьей. Матушка поддерживала дочь: та едва стояла на ногах. Ее кожа стала еще более бледной от дышащей в спину смерти. Всего один день высосал из нее жизнь, как надувшийся от крови комар. Я нахмурилась и, вскинув голову, посмотрела на черное вечернее небо.

– Почему Красно Солнышко обрушил на нас дождь? – тихо спросила я у наставницы. – Должок он себе уже вернул, а сейчас будто насмехается. В сырой земле ничего не учуять.

Яга, не оборачиваясь, равнодушно бросила:

– Старые боги любят играть. Со смертными скучно, а с нами, ведьмами, в самый раз.

Прежде я думала, что Красно Солнышко с братьями находятся в услужении у Яги и потому стерегут ее избушку от посторонних. Но чем больше познавала ведьмовство, тем отчетливее понимала: это не так. Древние боги, по доброй воле покинувшие землю, не станут ни перед кем преклоняться. В особенности перед теми, кого напоследок одарили крохами своей силы взамен на услугу.

– Ты ему мила, а потому будь осторожна: не стань разменной монетой в игре братьев.

Растерянность, точно платок, спеленала разум. Я смогла лишь выдавить, глотая окончания слов, как горячие крупицы каши:

– Кому я мила?

– Красну Солнышку.

Земля под нашими ногами хлюпала грязью. Она разлеталась по подолу и впечатывалась в ткань вычурными кляксами. Дождь попадал в глаза, из-за чего все вокруг превращалось в сплошное черно-зеленое месиво.

У покосившегося креста на могиле отца Настасьи, Богудара, нас поджидал батюшка. Его черное одеяние трепал ветер, и во вспышках грозы это выглядело зловещим предзнаменованием.

– Доброго вечера, ведьма костяная.

– И вам не хворать, батюшка.

В голосах обоих вкрадчиво звучала учтивость, скрупулезно взвешенная, как товар у пронырливого купца. Каждое слово било в цель, но исподволь и осторожно.

– Вижу, снова ты пришла на могилу к честному человеку. Да не одна.

Повисла тягучая, как ночной кошмар, тишина, прерываемая лишь ревом ветра и звуком дождя. Я обернулась на толпу. В руках многих мужиков тускло блеснули железные ковши лопат. При виде батюшки кое-какие лопаты перекочевали за спины своих хозяев.

– На крови могу поклясться: нет в той могиле человека.

Яга держалась с достоинством княгини. Дождь, способный превратить любую благородную барыню в мокрую курицу, будто не имел власти над ней. Тяжелое красное платье в вечерних тенях приобрело цвет густой крови, а золотые наручи и ворот казались расплавленными лучами солнца. В ее руке темнел шелковый мешок. В нем покоилась ступка в виде черепа и пест к ней.

– Так клянись.

Яга сдвинула в сторону браслет. Тонкое запястье прорезала алая линия, и на землю упали алые капли. Они оросили могилу живительной силой. Я будто вживую увидела тонкую яблоньку, которая вырастет тут грядущей весной.

– Добро, – проговорил батюшка и отступил. – Плата принимается.

Я вздрогнула, услышав эти слова. Тот, кто взимает плату, рано или поздно поменяется местами с тем, кто ее отдает.

Меня решительно потеснили в сторону мужики. Лопаты вонзились в могилу. По кладбищу полетел чавкающий звук нарастающего кома земли. Холм с покосившимся крестом таял, как зрение в темной избе после яркого зимнего дня. Я подошла к Настасье и ее матушке. Обнявшись, они негромко всхлипывали.

– Это не страшно, – солгала я. – Все быстро закончится.

– Не по себе реву, – тихо сказала Настасья. – По отцу.

– Не плачь по нему. – Голос Яги сделался резким, хлестким. – Каждая твоя слеза – словно новое звено в цепи, приковавшей его к плоти. Твоя любовь – оковы для него.

Настасья потрясенно моргнула. Ее губы слабо шевельнулись, но в этот миг острие одной из лопат наткнулось на что-то твердое. Раздался глухой звук. Мужики добрались до гроба. Лязгнули петли, и крышка со скрипом, от которого душа ушла в пятки, упала на мокрую землю. Комья грязи тут же облепили ее, будто стая воронят тухлятину. Я ожидала запаха гнили и смерти, но в воздух ворвался аромат свежего хвойного леса.

Первой к открывшемуся гробу шагнула