Тоска - Александр Александрович Павловский

Леша занял очередь и стал ожидать пока семья из пяти человек определится с предпочтениями. По возмущенному голосу стало понятно, что выбор не велик. Парень за прилавком произнес, что калачи с мясом продаются в соседнем окошке и за углом, где небольшое кафе, а здесь только сладкие калачи или просто хлеб. Дети неугомонно вопили, пока отец, весом под центнер, отслюнявливал несколько купюр за уже выбранные калачи. На их фоне он казался российским Рокфеллером, версией для курильщика. А дети, как хищные соколята, что столпились вокруг него в ожидании, когда им перепадет червячок или хотя бы часть червячка.

– Мам, а, если бы я так себя вел, то ты бы меня любила?

– Ты и так себя порой так ведёшь и ничего, ведь люблю же до сих пор.

– Нет. Я так себя веду, когда ты меня не слушаешь.

– Может ты хотел сказать, когда не хочу покупать тебе то, что ты хочешь?

– Как ты догадалась? – возмутился мальчишка.

– Ох, Арсений. Годы опыта.

Позади Леши очередь заняли Мама с сыном. Мальчишка вышел вперед и заглянул за дверь на прилавок. Он молча стоял и смотрел, загибая пальцы и шевеля губами, словно подсчитывая или запоминая названия. Его русые волосы были аккуратно подстрижены и обрамляли уши. Вытянутое лицо напоминало сливу, а острый нос – Пиноккио. Он выглядел забавно, когда щурился с подсчетами, а затем более серьезно, когда невозмутимо возвращался к Маме. Ему для учености не хватало очков. Но очень необычными были две родинки под правым глазом. Они были его яркой отличительной чертой.

– Там есть по двести, а есть по сто пятьдесят. Тебе что нравится?

– А мы будем ценники покупать или есть названия?

– Ну, маааам. Там так написано.

– А как выглядит то, что столько стоит?

– Один черный, наверное, сгорел, а другой маленький, как хлеб. Помнишь, мы кормили уток, и ты взяла хлеб, как мячик?

– Батон, который я скатала в шарик?

– Ага.

– Помню, и что?

– Вот там такой же есть. Наверно, так же, как и ты сделали, только не для уток.

– Ахахаха, – Женщина рассмеялась, – ты невыносимо смешной. И, как только мне удалось тебя родить? Чудо в перьях.

– Я не в перьях, я в куртке. – Мальчишка надул губы и вернулся снова рассматривать витрину.

Леша слушал разговор, а сам вспоминал Маму. Она, возможно, помнит такие разговоры. Детская память слишком много хранит информации и также много потом удаляет. Но удаляет без разбора. Нет функции, чтобы отделить действительно важное от бытового. Не выставить приоритет на сказанные слова или впервые выраженные эмоции. Память не разделяет с нами моментной радости, она лишь накапливает массив проекций прошлого. Накручивает на шарманку и показывает в обратной перемотке, но уже без звука, только тени. И стоит любому эмоциональному возбуждению угаснуть, как сюжет сразу уходит в топку. Лишь фрагменты. Лишь редкие фрагменты, которые по непонятной причине еще несут свою ценность для воспоминаний. Но их никуда не подставить, потому что края не обточены, а твоё нынешнее поле для пазла почти идеально симметричное.

– Извините, а сколько лет вашему сыну?

– Через месяц могло… будет шесть. А почему вы спрашиваете? У вас тоже есть дети?

– Нет, я просто случайно подслушал ваш диалог.

– А, бывает, – женщина улыбнулась, – он очень общительный и постоянно задет мне кучу вопросов, и порой, не дожидаясь ответа, сам на них отвечает. Причем с такими теориями, будто знает эту жизнь и его негде обмануть.

– А я стоял и вспоминал каким сам был в эти года. Что говорил или делал, но ничего не могу вспомнить.

– Понимаю, сама уже ничего не помню, но стараюсь запомнить то, что говорит Сеня. Он вырастет и тоже не будет помнить, так я ему буду рассказывать эти истории. Для него они станут чем-то интересным, а для меня самыми приятными воспоминаниями.

– Странно, что приходится запоминать за кого-то.

– Совсем нет. Это ведь не рецепт запомнить или совет из журнала. Это то, что навсегда остаётся с тобой, потому что ты часть этого момента, равно, как и он. Только у него впереди такая насыщенная жизнь и эти повседневные диалоги для него ничего не значат сейчас, а для меня значат. Поэтому, я их запомню. Даже не для него, а для себя. Время пройдёт, у него будет семья, а я хочу навсегда запомнить его маленьким.

Подошла очередь. Леша оторвался от диалога и зашел в лавку, а следом за ним и женщина с сыном. Они поместились в небольшом тамбуре перед прилавком и теперь каждый мог спокойно разглядеть содержимое витрины. Мальчик был прав и за двести рублей продавался темный калач, выглядевший почти, как подгоревший. За сто пятьдесят был обычный калач с ручкой, но без начинки. А еще за двести продавался крендель. По размерам, как два обычных калача, но сладкий, – обваренный в меду с травами и кардамоном. Леша взял крендель, а мама с мальчиком по обычному калачу с ручкой.

Крендель со сбитнем идеально сочетались. А в ветреную погоду стали чем-то большим, чем обычный перекус.

– Скажите, а почему вы приехали в Коломну? – Леша подождал, когда женщина выйдет из лавки и завел разговор.

– Тут даже негде остановиться, чтобы поесть. Как-то непродуманно в таком людном месте.

– Когда выходил, подслушал, что все спускаются, вроде, как на набережную вниз по дороге. Там есть места с обзором и можно спокойно перекусить.

– Странно конечно, но можно спуститься, раз тут негде. Вы тоже пойдете или торопитесь?

– У меня весь день впереди и никаких особых планов. Смотрю город.

– Везет. А у меня все планы вокруг этого непоседы. А вообще мы приехали, потому что я обещала сыну.

– Прям обещали?

– Да. Когда он плачет, я говорю: «Не плачь, я куплю тебе калач» И он это запомнил, а на днях обиделся, что я не покупаю ему калач за то, что он не плачет. Так пришлось сдержать обещание и привезти его в Коломну.

– Но ведь вы могли просто купить в магазине?

– В магазине такого не продается. Там не калачи, а какие-то булочки сладкие. И нет таких, как по старым рецептам выпекают. Вот вы разве пробовали такой калач, как сейчас едите?

– У меня крендель. – уточнил Леша.

– Ну, не важно. Скажите, вы где-нибудь пробовали такой крендель? Покупали в магазине или пекарне?

– Нет. – Леша нахмурился, вспоминая. – Я не помню, чтобы даже подобное