Тоска - Александр Александрович Павловский

источник любви и взаимопонимания, сейчас красовалась пустота, не имеющая дна и переправы. И это не мелководье ссоры, что через время снова заполняется водой из общего источника, так выглядит отчужденность и потеря нужды в человеке. Когда ты отрезаешь его берег от своего, осушая океан, некогда питавший весь континент семейных уз. И ничего не остается, кроме, как смотреть на человека на той стороне, спокойно принимая невозможность докричаться. Ведь каждый горд нести обиду в себе.

– Я очень хотел бы вспомнить с чего это началось уже в сознательной жизни. В какой день пришло решение, что хватит? Но ничего не могу вспомнить, так давно и одновременно недавно это случилось.

– Забудь все эти почему и зачем! Этого уже нет, оно прошло. Началось в прошлом и там же осталось. В твоем будущем нет определенности, так почему в нем не может быть Мамы? Вот прямо сейчас?

Леша заскрипел зубами. Ему пришлось выдавливать из себя слова так давно отрицаемые, но действительно правильные сейчас.

– Ничего не мешает. Может, только мое упрямство. Я так привык, что её нет, что другому не давал шанса.

– Так дай сейчас. Если бы со мной так поступил Арсений, то я бы приняла это, потому что другого выхода у меня нет, но не стала бы предавать наши отношения забвению. Я бы ждала и надеялась, что однажды он пересилит себя и позвонит. Или просто напишет. И вот ради этого я бы ждала, хоть год, хоть десятилетие. Все равно он захочет вернуться, не бывает такого, что сын не возвращается к матери. Даже те, кто теряют матерей, возвращаются поплакать на могилку. Ничто не в силах разорвать эту связь, скрепляемую в момент первого вдоха.

– А ты не думала стать семейным психологом?

– Нет, увы, это не моя участь. А вот он вполне мог бы им стать, – Ира вновь посмотрела на сына, – В нем столько правильных слов, что иногда мне кажется, что я всё еще учусь этой жизни и влюблена в учителя, что моложе меня на несколько десятилетий. Он еще не такой красавчик, каким должен быть, но я подожду. Мое внутреннее восхищение им растет, как «на дрожжах».

– Что вы планируете делать дальше?

– Я думаю, что нам пора собираться. Ветер становится холоднее и вновь затягивает небо. Передавали, что будет сильный ливень с грозами. Поэтому нам пора уходить.

– Вы не в городе остановились?

– А разве тут, кто-то останавливается?

– Я. – Леша удивленно посмотрел на Иру. – Мне приглянулась гостиница недалеко, и я в нее заселился. Правда, там кроме меня никто больше не живет.

– Значит у тебя больше времени, чем у остальных? Как сказал проводник, обычно никто не остается на долго. Каждый выполняет незавершенное дело и направляется дальше. И в обед за нами приедет наш проводник.

– Да вроде нет, у меня времени столько, как и у остальных. Я не такой особенный, чтобы владеть двадцатью пятью часами в сутки, – Леша рассмеялся, – Но, правда мне иногда кажется, что у меня его, наоборот, меньше. Люблю долго спать.

– Ты какой-то слишком восторженный. Когда за тобой приходит твой проводник?

– Ир, я не заказывал никаких экскурсий, поэтому в городе один. Сам изучаю и брожу, без проводника или гида. Так сказать, дикарем.

– Скажи, а сколько дней ты уже здесь?

– Это второй день. А что-то не так?

– А часы или календари, когда ты встречаешь, с ними всё в порядке? – Ира была чем-то возмущена и искала ответ не в голосе, а во взгляде.

– Да вроде ничего такого я не замечал. Хотя, подожди, на календарике, что я взял в гостинице, вместо полного года лишь четырнадцать дней. И, когда я попытался расспросить, парень ответил про какого-то проводника.

– Странно, что каждому дается разное время. Видимо твое незавершенное дело требует большей подготовки, чем наше с Калачами. Ладно, Леша, удачи тебе.

– Удачи в чем?

– Извини, но нам пора. Придет время, и ты сам всё поймешь, а пока, наслаждайся городом. У тебя больше шансов узнать его тайны.

Ира окрикнула Арсения, и они быстрым шагом поднимались обратно к Калачной. Они торопились, будто пытаясь убежать от надвигающейся бури. Спастись от того, что будто злым роком следует по пятам грешников и членовредителей. А Леша уставился в черноту и не мог понять, что произошло за последние две минуты диалога. Кто такой Проводник и почему времени так мало? Что вообще происходит? И, как только пыль в его мыслях улеглась, он решил, что нужно догнать Иру с Арсением.

– Стойте! – он крикнул себе под нос и метнулся в сторону Калачной.

Людей стало еще больше, чем час назад. Очередь в Калачную растянулась вверх по улице, а небольшие лавочки опустели. Безумные люди скупали безделушки и красовались ими друг перед другом, занимая очередь в Калачную, в музей, в кафе. Они гоготали, жестикулировали руками и создавали ненужную суету. То, от чего Леша так хотел спастись и уехал, настигло его даже в таком укромном месте. Москва, с его вечным и бесспорно хаотичным движением, обосновалось на этих улицах. И хоть тут некуда бежать сломя голову, здесь непаханое поле, чтобы засеять шумом.

Иры с сыном нигде не было видно. Леша врезался в очереди, как ледокол, следующий маршрутом через заледеневшую акваторию. Они просто растворились. Ни следа, ни знака, ни ориентира. Так, будто от них остался только разговор. И в этом разговоре тайн осталось больше, чем самой беседы. Кто теперь сможет это разъяснить?

Чем дольше остаешься на этих улицах, тем меньше тебя остается в этом городе. Ты появляешься, будто маленький кусочек масла, а затем тебя размазывает среди этих домиков, цвета крем-брюле и всё, что ты видишь – это момент, где острие ножа заканчивает свой ход. Затем он снимает еще один слой с тебя, и ты идешь дальше, размазываясь по новой улице, среди шоколадного шифера. Чем больше тебя везде, тем меньше тебя в себе.

Выйдя к скверу Зайцева, Леша не старался спрятаться от бури. Он хотел в нее попасть, но остаться невредимым. Голодный до правды, которую ему никто не откроет и просто голодный, он свернул на улицу Левшина и пошел в столовую, которую приметил еще с утра в карте города. Район старой Коломны напоминал место из давно минувших дней. Некоторые фасады настолько потрескались, что уже ни одна реставрация не вернет им былого вида, а некоторые наоборот сохранились в прекрасном расположении духа и тела. Окна на уровне глаз, зашторенные и заставленные цветами,