Навола - Паоло Бачигалупи

Мы проехали переулки, провонявшие речными угрями, серебрянками, шиповками и лазурными глазками. Ядовитые голубые кальмары лежали на прилавках, блестящие, готовые стать косметическими притираниями или быть высушенными и превратиться в чернила. Рядом можно было найти крошечных рыбок, из которых делали паштеты, и огромных рыбин, которых запекали, начинив нежными птенцами голубей. Утренний улов был совсем свежим — однако лишь через несколько часов, когда прибудет вечерний улов, его продадут соляной гильдии, которая завялит старую рыбу либо приготовит из нее заправки при помощи морской соли.

Мы проехали прилавки, с наступлением весны заполнившиеся клубникой, молодыми стручками гороха и горькими травами. Заставляли лошадей пробираться сквозь толпу рабов со шрамами на щеках и слуг, делавших покупки для самых знатных архиномо и самых простых вианомо. Миновали торговцев пряностями с их открытыми мешками, полными красного перца, и золотистой куркумы, и кардамона, и гвоздики, и черного перца; голоса торговцев разносились мерным, монотонным кантос33, предлагая понюхать товар и попробовать на вкус его свежесть.

Мы проехали распахнутые ворота, через которые можно было заглянуть во внутренние дворы наволанских архиномо, с весело журчащими фонтанами и мозаичной инкрустацией в аккранском стиле, выложенной из кусочков размером меньше моего пальца. Миновали закрытые храмовые ворота сэгов, которые жили в Наволе, будучи выдворены из Ксима, откуда они привезли старые амонские книги, что прежде были нам неведомы. Сэги — и мужчины и женщины — всегда носили на руках кинжалы и, по слухам, поклонялись крови. Они ценились как убийцы, если требовалось убрать непокорного мужа, бесполезного зятя или своенравную жену: сэгов не интересовали наволанские интриги, а потому, выполнив работу, они помалкивали.

Мы проехали узкую аллею между палаццо Джибберти и Варрасоза, где у открытых ворот стояла лишь пара стражников. Прошло несколько лет с тех пор, как закончились войны чести между этими близкими семействами, когда их громогласные обвинения в том, что отцы спят с дочерями и наставляют рога сыновьям, звенели по всей Виа-Люче. Пролилась кровь, и, какие бы скандалы ни разыгрывались по сей день в стенах их палаццо, теперь о них лишь перешептывались на рынках, когда сын сопровождал мать на молитву в катреданто.

Ехать по городу было приятно, и я радовался, что Челия вытащила меня из темного скриптория, чтобы повидать виды и понюхать запахи. Пенек с Ленивкой тоже радовались прогулке. Мне было стыдно за то, что в последнее время я редко выводил Пенька из стойла. Он энергично махал хвостом, и приходилось то и дело осаживать его, поскольку он рвался к ждавшим нас холмам и зеленым лугам. Рядом рыскала Ленивка, снуя между копытами Пенька, кружа и сопя, иногда убегая вперед, но всякий раз возвращаясь, высунув язык, наслаждаясь городскими ароматами.

Несмотря на прекрасный день, Аган Хан был настороже. Он выезжал вперед, затем возвращался в хвост кавалькады, чтобы узнать, не следит ли кто за нами. Ему помогали два стражника: Полонос, который часто сопровождал меня в полевых вылазках с Деллакавалло, и его брат Релус. Они были грубыми людьми, привычными к жестокости дикой Ромильи, где мелкие аристократы и самозваные герцоги подчинялись только законам меча и огня, а не книги, пера и гильдейских литиджи. Они были чрезвычайно быстры с мечом, но также — вопреки своим варварским корням — добры.

Я видел, как покрытый шрамами Полонос покупает яблоки для маленьких попрошаек на Куадраццо-Амо, а потом, сидя на ступенях катреданто, режет фрукты и раздает их с хрустящим черным хлебом и горьким пардийским сыром. Он и Релус ели вместе с детьми, которых не пугали лица воинов со сломанными носами. Яблоки почти тонули в огромных мозолистых ладонях. Когда я спросил об этом Полоноса, тот фыркнул, немного оскорбившись:

— Я же не какой-то боррагезец!

И потом более серьезно добавил, что в детстве им с Релусом часто приходилось выпрашивать хлеб, а в ответ получать удары.

Когда мы ехали через город, Полонос отставал, а Релус отправлялся вперед. Они вместе с Аганом Ханом выбирали маршрут случайным образом, никогда не повторяя тот же путь по узким, гулким улочкам.

Когда я был моложе, я не понимал их опасений и однажды пожаловался отцу на все эти повороты и петли. Отец в ответ привел меня к реке, откуда вытаскивали труп.

Мадрико ди Джибберти, второй сын этой семьи.

— Это сделали Варрасоза, — объяснил отец. (Релус и Полонос стояли рядом с нами.) — Видишь, сколько раз его ударили ножом?

Я видел. Удары пришлись в голову, и туловище, и руки, и ноги, словно он был набитым чучелом, которое Аган Хан использовал на тренировках с мечами, а не жертвой убийства. Алые рваные раны зияли, как разинутые рты. В них извивались угри и другие рыбы.

— Он отослал стражу, потому что отправлялся на свидание с женщиной и не хотел сплетен, — сказал отец. — А Варрасоза этим воспользовались, поскольку разозлились из-за утраты контроля над торговлей шелком. Не имеет значения, что у тебя нет врагов. Ты должен понять, что их предостаточно у меня. Должен понять, что главную угрозу для нас представляет то, чего мы не видим и не ждем. Мадрико любили все, кого он знал, а теперь он мертв. Потому что ему не хватило здравомыслия опасаться невидимого. — Отец коснулся глаза. — Нас уничтожает то, чего мы не видим. Итак, ты видишь Мадрико?

Я молча кивнул. Я знал Мадрико. Он был полон жизни, всегда смеялся. Челия говорила, что его глаза улыбаются, и я бы не смог придумать лучшего описания. Он источал веселье, и я радовался, увидев его на празднике, или танцах, или ужине. Однажды он подарил мне шоколадку знаменитого чокколатисто Этруаля. На шоколадке была выбита скопа — герб Джибберти, — а внутри чередовались слои начинки из лесного ореха и малинового джема. Мадрико сказал, что Этруаль потратил целый день, чтобы изготовить всего несколько штук, и потому я должен наслаждаться каждым кусочком. «В точности как жизнью! — сказал он. — Наслаждайся ею!»

После чего рассмеялся и дал мне еще одну шоколадку.

А теперь он превратился в мокрый, израненный бледный труп. Его лишили жизни. Нет, этого описания было недостаточно. Мадрико был моим первым трупом. Понимаете, не первым человеком, чью смерть я видел, потому что, разумеется, я видел, как вешали воров, как людей протаскивали по улицам или обезглавливали за измену, а нериса релиджиа34 сжигали живьем. Но он был первым убитым, кого я знал лично, а потому отсутствие жизни было вопиющим. Мадрико стал... пустым. Я долго смотрел на него, на эту пустоту.

И больше ни разу не предлагал поехать куда-нибудь без Агана Хана или других стражей и не выбирал новые пути.

— Я хотела спутника, — сказала Челия, прервав мои раздумья, — а не мыслителя, предающегося раздумьям о свете Амо.

Только что подъехавший к нам Полонос с улыбкой проговорил:

— Но наш Давико очень задумчивый. Сфай! Вы нарушили его мистические размышления.

Челия показала ему язык.

Я попытался улыбнуться, но воспоминание о Мадрико не отпускало меня.

— Если все время нужно высматривать невидимую опасность, как вообще жить?

Полонос задумался.

— Но такова жизнь. Опасности повсюду. — Он наполовину вытащил меч из ножен. — Когда приходит опасность, ты с ней разделываешься. А до того — зачем тревожиться?

— Но как не думать о ней?

Челия посмотрела на меня почти с жалостью:

— Давико, что за мрачные мысли в такой солнечный день? Надо было оставить тебя дома?

— Я просто думаю. Таков мой разум. Он беспокойный.

— Шумный, как таверна, — согласился Полонос. — Сплошь песни, вино и девчонки.

— Не совсем, — нахмурившись, возразила Челия, — но шумный. И в последнее время стало хуже. — Она по-прежнему изучала меня. — То, о чем ты думаешь, Давико, мешает тебе жить. Живя в страхе, ты не живешь. Ты уже мертв. Мертв задолго до того, как к тебе