Явье сердце, навья душа - Марго Арнелл

Пока сумку искала, в голову лезло всякое, что прежде Яснорада усиленно от себя отгоняла. О Ягой, об их уютной избушке… От мыслей этих совсем разболелась голова. Но Яснорада рук не опускала, продолжала бродить по лесу и искать. Вот только вспомнить бы… что она искала?

Туман в голове развеял неодобрительный голос Ладки:

— Эх, душа ты добрая. Думай, кому помогаешь. А ты, Боли-бошка, слезь с нее! Брысь, сказала! Наша она, лесная, пускай и непонятная. Сам Леший ей гостить в лесу позволил.

— Ах, Леший, — раздалось испуганное у Яснорады за ухом.

Только сейчас она поняла, что ее шею обнимают худые и маленькие, как у ребенка, руки. Боли-бошка спрыгнул со спины Яснорады и оказался тем самым печальным стариком, который неведомым образом съежился почти вполовину. И когда он успел взобраться к ней на шею?

— Нельзя на просьбу Боли-бошки откликаться, — наставительно произнесла Ладка. — Иначе вечно будешь его по лесу на своем горбу таскать.

Проказник лесной заворчал.

— Не серчай, путница, и Лешему не рассказывай, что я гостью его обидел. В дуб меня посадит в наказание да дупло ветвями изовьет.

Яснорада, потирая шею, бледно улыбнулась. Открыла уже было рот — заверить, что ни о чем не расскажет. Не случилось же ничего плохого, да и головная боль уже прошла.

— Добрая душа! — разгадав ее намерения, негодующе фыркнула Ладка. Уперла руки в бока и уставилась на Боли-бошку. — Не расскажем, если приведешь на поляну с самими сочными, самыми вкусными ягодами.

Боли-бошка снова заворчал, но послушно куда-то повел. Ладка, поравнявшись с Яснорадой, шепнула:

— Ягодными местами он заведует. Едва ль не больше Лешего о них знает.

Неуклюжий старичок привел их к поляне, где росли ягодные кусты. Исчез среди деревьев, Ладку ругая.

На той полянке Яснорада познакомилась с еще одной нечистью лесной — с боровичками. Не теми, что были грибами, а теми, что были хозяевами грибов. Маленькие, ростом в несколько вершков старички, чьи седые головы увенчали грибные шляпки, жили под рыжиками и груздями. Стоило Ладке привести на поляну Яснораду, высыпали к ней здороваться. Каждый тащил за собой гриб — здоровый, мясистый, и перед ней складывал.

— Понравилась ты им, — смеялась Ладка. — То ли оттого, что Боли-бошке помочь пыталась, то ли оттого, что оставила его с носом. Их не разберешь — то ли друзья они, то ли смертельные враги. Но как в лесу каком окажешься, запомни: гриб, под которым спит боровичок и который он защищает, рвать нельзя. Иначе в корзинку твою с грибами мухоморы с поганками бросит. А может и в чащу дремучую завести.

— Как же я пойму, какие из грибов нельзя трогать? Не думаю, что боровички простым людям показываются.

— Не показываются, — согласилась Ладка. — Правда, и ты все ж не так проста. Но если боровичков на поляне грибной не увидишь, просто попроси вслух, чтоб позволили тебе грибы сорвать. Если какой гриб их дом — они покажутся, те и рвать не станешь. Остальные можешь забирать с собой, только спасибо сказать не забудь.

— Спасибо, — улыбнулась боровичкам Яснорада.

Крохотные старички, сложившие к ее ногам уже целую кучу грибов, зарделись.

— Вымыть их надо, — деловито сказала Ладка. — Вы, человеки, уж больно привередливые. И земля вам на зубах хрустит и червяки вам невкусные…

Она призвала ручей: едва приложила серо-зеленые ладошки к траве, и вот он уже зажурчал между камнями.

— Попробуй сама, — искрясь энергией, предложила Ладка.

— Что ты, не смогу, — стушевалась Яснорада.

— Сможешь, сможешь! Даже отец наш разглядел в тебе силу древесную, и я ее вижу — кипит внутри, бурлит, да выхода не находит.

Яснорада несмело приложила руки к земле. Вздохнула спустя несколько ударов сердца.

— Видишь? Не выходит…

— Всему вас учить, — буркнула лесавка. — Сапоги сними с себя, кожу голую солнцу подставь. Ближе к природе-матушке станешь.

— Сапоги сниму, — поразмыслив, согласилась Яснорада. — Платье — не буду.

— Перед лесом ты наготы, что ль, стесняешься? Хочешь, укроем тебя листвой? — развеселилась Ладка.

Яснорада стянула сапоги, ступила на траву босыми ногами. Ахнула, когда листочки, что поляну усеяли, вдруг раскрылись, а под ними на изумрудном ковре заалели спелые ягоды. Земляника!

— Говорила же! — Ладка запрыгала на месте от восторга. — Говорила!

И Яснорада радовалась — до того момента, как земля ее в себя потянула. Глянула вниз — пальцы ног отвердели и удлинились. Испугавшись, она отпрыгнула в сторону. Точнее, попыталась — не пустили ступни, что корнями в землю ушли. Яснорада упала, часто-часто дыша. Подтянула ноги к груди — обычные, перемазанные в земле ноги — и какое-то время лежала, их ощупывая.

— Ничего не пойму, — призналась Ладка. — И лесавка ты вроде, и не лесавка.

Успокоившись, Яснорада медленно поднялась. Набрала земляники в котомку с грибами, стараясь не замечать, как на костяшках пальцах проклевываются почки, а из них тянутся тоненькие, скрученные в спираль листки. Сапоги, однако, с собой взяла, обувать не стала.

Вместе с Ладкой они вернулись к прогалине, на которой лесавки и лесовики тискали разомлевшего от ласки Баюна. Кот лежал на спине, пока ручонки-веточки чесали пушистое пузо. Оглушительное мурчание было слышно за версту.

— Тоже мне, охранитель, — фыркнула Красия. Самая старшая на вид из лесавок, скрестив руки, наблюдала за малышней. — Подопечную на ласку быстро променял.

Баюн лениво открыл один глаз. Завидев Яснораду, ойкнул и поднялся на задние лапы. Начал было оправдываться, что времени счет потерял, но осекся. Обеспокоенный взгляд прошелся по правой руке Яснорады. Мышцы и кости ее стали тонким, гибким деревом; кожа атласная, девичья стала гладкой изумрудной листвой.

— Странная девица ты, — задумчиво сказала Красия. — Но забавная. Будешь неподалеку от леса нашего — в гости заходи.

— Заходи, — закивала Ладка и крепко-крепко обняла на прощание.

Яснорада обняла в ответ, скрестив на спине лесавки руку и ветку.

***

Когда поляна с лесной нечистью осталась позади, она спросила Баюна:

— Помнишь, Красия меня подменышем назвала? Отчего, знаешь? — Задать вопрос ей самой Яснорада все-таки постеснялась. — А Ладка еще говорила что-то про Явь…

Баюн слушал, слушал голоса своих духов навьих. Покивал и только потом отозвался.

— Не