Тоска - Александр Александрович Павловский

с управлением и на полной скорости слетела с дороги. Следовавшие следом водители вызвали спасателей и скорую, но прибывшие службы не смогли спасти пострадавших. Из раскуроченных останков машины они вытащили женщину лет сорока и пятилетнего мальчика. Судя по маршруту следования, они ехали из Москвы в Коломну».

Во мне сейчас говорят все старые предрассудки, навязанные временем. Мол женщина за рулем, как обезьяна с гранатой. И всё в таком духе. Никто не идеален, каждый может совершить ошибку, засмотреться, зазеваться и это даже не предрассудок сейчас, а горькая правда. Кем бы ты ни был, на дороге все в одинаковой опасности. И часто с летальным исходом.

Жалко мальчишку. Он скорее всего даже не успел понять, что происходит. Остался вечно юным. С одной стороны, он не знает, что такое смерть, а с другой, и жизнь не успел толком узнать. Словно приехал на море, а успел только ноги помочить и уже пора сворачиваться. Вот поэтому и жалко. Ни вкуса первой сигареты, ни капли горького алкоголя, ни смущения от первого касания языков при поцелуе. Лишился, не владея. И это не просто запрет от родителей, а сразу с того света сказали: Нет!

Поднимаясь на второй этаж вижу, что добавились еще два фикуса. Уже целая оранжерея собирается, хоть никого не заботит, что места от нее на площадке меньше, а, следовательно, люди скоро будут ждать своей очереди, чтобы спуститься или подняться. А может и не будут. Когда живет всего один человек, то можно хоть всю лестницу заставить цветами, а он пролезет, будто кот, как и в сломанную дверь протиснется. Чудеса, да и только.

Дернув за ручку четвертой комнаты Леша удивился, что она теперь заперта. Он на всякий случай постучал и прислушался к звукам, но там было тихо. Никого. Тогда он прошелся и постучал во все остальные двери, но также глухая тишина. Совсем никого. Он вошел в свою комнату и захлопнул дверь, но на этот раз еще и провернул несколько раз ключом. Когда никого нет, то прекрасно наслаждаться тишиной, но с другой стороны, когда совсем никого нет, то непонятно чего ожидать от этой тишины. Как показывают в фильмах, с такой тишины начинается пиздец. И тут даже не нужно быть придурком, спускающимся в подвал на странные звуки, они сами к тебе придут из подвала, чтобы ты не утруждался. С такой мыслью, Леша провернул на третий раз в замке.

Леша выпил несколько обезболивающих и задернул шторы. За окном улица напоминала наводнение. Натяжной потолок в виде неба набрал в себя достаточно воды от соседей сверху и порвавшись в районе люстры хлынул на пол. Кто не спрятался будет плыть домой, а остальные будут только слушать звуки дождя. И судя по всему эта погода вновь затянется с переходом в ночь. Оттого голова болела сильнее прежнего. А вот ребра и синяки не доставляли совсем никакого дискомфорта. И спасал только сон, который отсрочивает симптомы, но не спасает насовсем. Он крайняя кратковременная мера, и вероятно, скоро перестанет быть таковой.

Леша сел на кровать и несколько минут смотрел в стену, прежде чем достал телефон и открыл заметки:

«Здравствуй дорогой дневник и я, из будущего небытия. Когда-то я вел дневник подобный этому, но это были наивные клочки. Найти бы их сейчас и прочитать, но совсем не помню, где их искать. Как-то много всего стирается из памяти, но я о том, что раньше дневник был детской забавой. Что-то типа анкеты, которую ты подсовываешь своим одноклассникам, и они пишут о своих любимых цветах или домашних животных. А ты потом ходишь и гордо хвастаешься приобретенными знаниями о друзьях. Ничего серьезного. Ты даже там о своих чувствах не мог говорить, потому что стыдно признаться, что они были. Как перед родителями оправдываешься на страницах дневника, но только он тебя не ругает вслух, а тебе кажется, что еще и осуждает вдобавок. Поэтому ничего не пишешь и никому не говоришь. Носишь в себе этот груз, захлебываясь вместе с ним, а стоило бы выписать, то может и на поверхность чаще всплывал. Но нет, юношеский максимализм.

А теперь уже и не вспомню, что меня волновало в те годы, кого я любил или кого ненавидел и за что. Всё это стирается из года в год, и вот уже на старые воспоминания, как на переписанной кассете вместо сериала о Японском городовом чья-то порнография, причем не очень хорошего качества. Затем тоже самое на остальных кассетах и теперь в твоей коллекции только обложки еще напоминают о прошлом, тогда, как само содержание – это что-то совершенно другое.

Я не могу выбросить из головы сегодняшний разговор с Лерой. Ну, ты помнишь?! Не стану по сто раз повторять. Мы поговорили о моей апатии, и она перестала быть таковой. Знаешь, словно стоило выговориться, выписаться в дневник и вот она поверхность, можно подышать перед очередным погружением. Она сказала верные слова, что возможно моё состояние – это еще не болезнь, а лишь ресурсный поток, который я получил, но не сообразил, что с ним делать. Толком не разобрался и сразу на дно, а там, в темноте, как разберешься, если просто захлебываешься и руки никто не протянет?!

Вот и получается, что дневник обязателен в нашей жизни, но не детский, а уже обособленно взрослый, такой, где твои чувства и эмоции. И ты, как бы в них разбираешься, отслеживая путь с самого начала. Раскладываешь по полочкам части себя, а затем с умным и надменным видом разглядываешь каждую по отдельности, вносишь коррективы, ставишь пометки и убираешь лишнее. Нельзя починить поезд сознания, сидя на пассажирском сидении, нужно обязательно сойти на перроне, остановить состав, а затем пройти и простучать колёса длинным железным посохом. Услышать все шумы и отладить механизм, прежде чем запускать в рейс. За тебя этого никто не выполнит, ты и есть обслуживающий персонал своего сознания.

Она мне понравилась. Лера. Но не стоило заикаться про отношения, с которыми я не могу разобраться. Одно такое упоминание и собеседник напрягается. Внешне это не видно, но внутренне зажигается стоп сигнал. Некоторые темы становятся закрытыми для обсуждения, а кокетство и флирт в диалоге сменяется обдумыванием лишнего и сдержанностью. Кому-то кажется, что раз мы в отношениях, то обязательно кому-то принадлежим. Не владеем собой. Словно гужевая повозка, где мы предстаем запряженной скотиной. Не вольным мустангом в прерии, а уже загнанной кобылой, что