Башни Латераны 2 - Виталий Хонихоев

узоры вышивает — загляденье. Вот бы мне так уметь. Я вот только простые стежки умею, а она — птиц, цветы, даже лица может. Один раз вышила портрет дочки купца, так ей ещё и на чай дали! Купец этот, папа, он монеты положил и ушёл. Молча. Марта говорит — жутковатый, но не хамит… так ведь дочка его сама и убилась — незадолго до осады, утопилась на сходнях, где бабы белье стирали, говорят какой-то знатный ее обрюхатил, вот она и утопилась. Бедняжка, да? Не дай Архангел в такой ситуации оказаться… а говорят ее могилу еще потом разграбили.

Максимилиан открыл глаза. Уставился в потолок.

Дитрих заказывал рубашку. Значит, у него деньги есть.

А у него — нет.

Совсем.

Последние гроши он просрал вчера в кости. Сидел с мастеровыми в подвале у Грегора, пил дешёвое пиво и ставил на костяшки. Думал — отыграется. Не отыгрался. Проиграл всё. До последнего. Даже серебрушку, которую припрятал на выпивку. Пришлось уходить пешком, потому что на паром денег не было.

И сегодня утром, когда он встретил Лизу на рынке, где она покупала нитки, у него в кармане не было ничего.

Совсем ничего.

А она так радостно ему улыбнулась. Так доверчиво. Глаза сияли.

«Макс! Ты вернулся!»

И он улыбнулся в ответ. Соврал что-то про то, что скучал. Она покраснела. Он взял её за руку. Она не сопротивлялась.

И вот теперь они здесь.

В грязной комнате над таверной, где пахнет навозом и прогорклым маслом.

А она всё ещё говорит.

— … и я подумала — может, мне тоже попробовать? Узоры, в смысле. Не такие сложные, конечно. Но хоть что-то. Марта обещала научить. Говорит, главное — терпение. А у меня с терпением плохо, ты же знаешь, — она хихикнула, ткнулась носом ему в плечо. — Я вечно спешу. Мама говорит — угомонись, Лиза, а то так и останешься без мужа. Мужчины не любят болтливых. Это правда, Макс?

Он молчал.

Она приподнялась на локте. Посмотрела на него. Глаза большие, серые, с золотистыми искорками в свете коптилки. Губы чуть припухшие. Волосы растрёпаны, прядь упала на лоб.

Она улыбалась.

— Макс? Ты слушаешь?

— Слушаю, — соврал он.

— И что ты думаешь?

— О чём?

— Ну о том что я сказала! — она легко ударила его по груди. — О том что мужчины не любят болтливых!

Он усмехнулся. Поймал её руку. Поцеловал в ладонь.

— Не верь маме. Мне нравятся болтливые.

Она засияла. Прижалась к нему снова. Вздохнула счастливо.

— Ты такой… — она не договорила. Помолчала. Потом тихо: — Макс, а ты… ты ведь придёшь ещё завтра, правда?

Он напрягся. Чуть. Еле заметно. Но она не заметила.

— Конечно, красавица.

— А когда именно?

— Не знаю. Работа. Мы можем уйти в любой момент.

Она притихла. Он почувствовал как её дыхание сбилось. Она вздохнула — грустно, тяжело.

— Понятно.

Молчание.

Потом она снова говорит — тихо, неуверенно:

— Но ты вернёшься, правда? Когда закончишь дела?

— Конечно.

— И тогда мы… может, мы тогда… — она замялась. Покраснела. Он видел — даже в полумраке. — … ну, может, ты познакомишься с моими родителями? Если захочешь, конечно. Не обязательно. Просто… так положено, знаешь ли. Если мужчина серьёзно… ну чтобы не было как у той бедной девушки… так же не по-людски…

Она не договорила.

Максимилиан смотрел в потолок.

Святые. Она думает, что он серьёзное. Что это не просто… что это что-то большее. Что он придёт к её родителям. Познакомится. Посватается. Он закрыл глаза. Идиот. Надо было идти в бордель. Там всё просто. Заплатил — получил. Ушёл. Никто ничего не ждёт. Никто не строит планов.

А тут…

— Макс?

Он открыл глаза. Посмотрел на неё.

Она лежала, прижавшись к нему, и смотрела снизу вверх — большими глазами, полными надежды. Никто и никогда не смотрел на него так. За те годы, что он служил в «Алых Клинках» он привык к тому, что рядом с ним всегда были девушки и женщины, они были разными — худенькие и полноватые, блондинки, брюнетки и рыжие, купеческие дочки и жены мастеров, была даже одна знатная дама, которая, впрочем, ничем особенным в постели не отличалась. Но никто и никогда не смотрел на него вот так — с такой живой надеждой. Он вдруг понял, что если просто встанет и выйдет в дверь как обычно — то эта девушка тоже может пойти и утопиться. Именно такие потом и топятся.

Что-то кольнуло в груди. Неприятно. Резко.

Вина?

Он отвернулся.

— Лиза, я… — начал он и не нашёл слов.

Что сказать? «Прости, я не хотел чтобы ты так восприняла»? «Это была ошибка»? «Я просто хотел переспать, а не жениться»?

Она ждала.

Молчала.

Он сел. Резко. Спустил ноги с кровати. Потёр лицо ладонями.

Надо что-то сделать.

Что-то, чтобы… чтобы она не обижалась. Когда поймёт. Что он не вернётся.

Он посмотрел на кучу одежды на полу. Его камзол. Потёртый, тёмно-синий, с медными пуговицами. Потайной карман. Перстень.

Он замер.

Нет, это плохая идея.

Это украденная вещь. С трупа. Мессер велел сдать всё приметное. А он утаил. Спрятал. Думал — продаст потом. Или сам носить будет. Золото, на нём герб. Должно стоить прилично. Просто нельзя было продавать его здесь, можно было уйти в летнюю кампанию и уже там выменять… а то и просто расплавить и отдать как лом, все-таки золото.

Но сейчас…

Он посмотрел на Лизу. Она сидела на кровати, поджав ноги, укрывшись одеялом. Смотрела на него. Тихо. Грустно.

Вина кольнула снова. Сильнее.

К чёрту.

Он встал. Подошёл к куче одежды. Поднял камзол. Полез в потайной карман. Нащупал холодный металл. Вытащил. Перстень лежал на ладони — тяжёлый, золотой. Широкая полоса с гербом на печатке. Лев с мечом на фоне башни. Чей — не знал. Не важно. Красиво. Дорого. Максимилиан развернулся. Протянул руку.

— Держи.

Лиза моргнула. Посмотрела на перстень. Потом на него. Потом снова на перстень.

Молчала.

— Возьми, — повторил он. — Это тебе.

Она медленно протянула руку. Взяла. Пальцы дрожали.

Смотрела на золото как на чудо.

— Это… — голос сорвался. Она сглотнула. — Это мне?

— Тебе.

— Но… но почему? Я… я не могу… это же… — она вертела перстень в пальцах, рассматривала. — Откуда у тебя такая красота?

Он пожал плечами. Сел рядом.

— Фамильная