Змейские чары - Наталья Георгиевна Осояну

Князь и челник переглянулись, и Растко кивнул; Милица же заметила, как сжались пальцы отцовской руки на колене под столом. У нее зашевелились волосы на голове. Она видела, как к Радославу провели старика и старуху в черных лохмотьях, под которыми просматривались подвешенные на кожаных шнурках странные штуковины, будто выточенные из костей; старуха шевелила сросшимися бровями, похожими на лохматую гусеницу, а старик так сутулился, словно хотел сложиться пополам, уткнуться самому себе носом в пупок. Случилось это около трех месяцев назад, незадолго до того, как Предъяра из-за предательства перешла в руки врага, и Ходоница, утратив самую важную из своих крепостей, начала истекать кровью.

— Сообразительный… — Драгомир бросил оценивающий взгляд на стоящее впереди блюдо с запеченной птицей, ловким движением отломил ножку и разом откусил почти половину мяса на кости. — Жаль, я сам не видел ни руин, ни того, как драконы вырвались из-под земли, ни этого твоего Призыва… — продолжил он с набитым ртом. — Кстати, а чем докажешь, что и впрямь их Призвал? Может, все совпало, а сам ты никакой не граманциаш, но обычный проныра и шарлатан.

Черный школяр впервые чуть промедлил с ответом.

— Какие доказательства нужны, ваша светлость? Просто скажите.

— Хм… — Князь Резвянский посмотрел сперва на остаток ножки, потом — на Милицу. Взгляд у него по-прежнему был голодный. — Что-то ничего не идет на ум. Пусть лучше моя невеста попросит. Говорят, у девиц, хе-хе, богатое воображение…

Дьюла Мольнар снова повернулся к Милице, устремил на нее взгляд своих немыслимо сияющих зеленых глаз. Неужели и впрямь никто не обратил никакого внимания на эти потусторонние очи, этот облачный лик? Княжна сперва побледнела, потом покраснела и тихо проговорила:

— Желаю испытать то, чего не может быть.

— Да будет так, — тотчас же ответил узник в цепях.

Раздался страшный грохот. Витражное окно сбоку от пиршественного стола разлетелось на разноцветные осколки, и в зал ворвался рогатый дракон с длинным телом в бронзовой чешуе. Крылья чудища коснулись потолка, и свечи посыпались с канделябров; какие-то упали на пропитанную сливовицей и жиром скатерть, которая немедленно вспыхнула. Крики застигнутых врасплох придворных и гостей Драгомира сменились воплями боли. Милица вскочила и помогла отцу встать из-за стола — Радослава одолели не то раны, не то хмель, и сам он с этой задачей справиться был не в силах. Потом она огляделась, не имея ни малейшего представления, куда бежать. Вокруг в дыму и отблесках пламени что-то падало и ломалось, кто-то носился туда-сюда, явно не разбирая дороги. Кажется, коридор, по которому их сюда привели, был слева от нее…

— Чего ты ждешь?

Княжна вздрогнула, когда чужая рука — странная, пугающая, с заостренными, совершенно черными ногтями — схватила ее за запястье. Скользнув взглядом по обтрепанному и грязному рукаву кафтана, Милица уставилась в ярко-зеленые глаза. В дымных сумерках они светились.

— Нам пора уходить! — продолжил черный школяр. Или, может, на самом деле он был змеем? С такими-то когтями, очами… Она была готова променять Драгомира на кого угодно, даже одноглазого дива из пещеры. — Забудь об отце, забудь обо всем!

Радослав тоже что-то сказал дочери, но язык у него заплетался, и она не поняла ни слова.

Она его отпустила.

Дракон наклонил голову. Черный школяр, ухватив одной рукой Милицу за талию, другой вцепился в его рог, и чудовище, изогнув длинную шею, оторвало обоих от пола. Княжна сперва зажмурилась, а потом в ней странным образом пробудилось ранее незнакомое чувство. Оно заставило открыть глаза, обнять спасителя за талию, когда оба они оказались на спине балаура, и… рассмеяться. Да, она смеялась, когда дракон вылетел из разгромленного пиршественного зала, хохотала, как никогда в жизни.

Потом был долгий полет сквозь ночные тучи, и в конце концов Милица устала и заснула, не сомневаясь, что не упадет с чешуйчатой спины, да и была та спина шириной с хорошую кровать. Княжне снился дом, замок Радослава — такой, каким он был до войны; и никто во сне даже не догадывался о грядущих событиях, лишь она одна ходила по коридорам и комнатам, плакала, трогала любимые вещи и любимых людей, прощаясь навсегда.

Милица открыла глаза от яркого света. На смену ночи пришел день, теплые лучи Солнца падали из узкого окна в стене из золотисто-желтого камня, и легкий ветерок залетал в комнату, шевеля тончайшую белую штору, принося странные запахи: сухие и горячие, сладкие и пряные, чем-то похожие на ароматы, доносившиеся из сундука с заморскими специями, подаренного купцами Ра… человеку, которого она больше не хотела вспоминать.

Княжна встала. Кто-то уложил ее на широкую кровать с пологом, прямо на невиданное одеяло, украшенное богатейшей вышивкой. Узор изобиловал деталями, от которых рябило в глазах: он вместил в себя весь мир — от девяти небес до Преисподней и ниже, до Фароники, плавающей в первозданной тьме; были здесь и ветви Мирового древа, на которых висели вниз головой падшие ангелы с изломанными крыльями, были невероятной красоты звери и птицы; дивы, змеи, люди; земли и моря, города и горы. Милица так засмотрелась, что не заметила, как в комнату кто-то вошел.

— Госпожа… — послышался тихий голос. — Я приготовила для вас ванну и принесла платье.

Княжна, вздрогнув, посмотрела на вновь прибывшую, одетую весьма странно — в темно-синий балахон, закрывающий все тело с ног до головы. Лишь узкая щель на лице открывала глаза, густо подведенные черным, смотревшие почтительно.

Платье, которое предлагала Милице служанка, было, к счастью, привычного покроя. А еще оно оказалось роскошным, совершенно белым, расшитым крошечными жемчужинами. Княжна доверилась служанке: приняла ванну с душистыми маслами, каких не видала, наверное, и сама царица; переоделась, а после отведала изысканных яств, не успевая запоминать их удивительные названия. Пишмание, локма, тулумба, нуга…

А потом служанка привела ее в другую комнату, где лучи солнца, проникая сквозь резные ставни, заливали медовым сиянием множество больших подушек, украшенных вышивкой не менее роскошной, чем то одеяло; и низкий столик в центре, и вазы с алыми цветами, и высокую птичью клетку, а заодно и ее обитательницу — маястру с длинным хвостом, в котором кончик каждого пера горел, однако птице это не доставляло никакого видимого неудобства.

С одной из подушек поднялся черный школяр — нет, теперь она уже не сомневалась, что имеет дело со змеем. Он выглядел иначе, но, быть может, лишь потому, что сам принял ванну, причесался, сбрил щетину и оделся в новый кафтан, черный и блестящий, словно тот океан, в котором плавала Фароника. Зеленые глаза остались прежними, и, когда Милица