Навола - Паоло Бачигалупи

— Прости, Филиппо, — вмешался он, — нас ждут дела.

Любой другой сразу понял бы намек, но Филиппо лишь пошевелил бровями.

— Веридимми? Дело для юного Быка? Быть может, назначение Апексии? — Теперь он пошевелил бровями в мою сторону. — Нашего новоиспеченного мужчину ждет прекрасная куртизанка, очаровательная, опытная женщина, которая направит его плуг в свою борозду? Или, быть может, мускулистый молодой солдат, который научит этого мальчика, как пользоваться оружием?

Отец едва заметно улыбнулся, и я вновь подивился тому, как спокойно он относился к вульгарности Филиппо.

— Увы, это дело для доски, а не для члена. Вряд ли ты сочтешь его интересным.

Филиппо притворно содрогнулся:

— И правда, хватит с меня доски на сегодня. Я здесь, чтобы праздновать! Итак, куда бы мне запустить мой член?

И с этими словами он отбыл, зовя слугу с графином вина д’аффриццо, которое столь неумеренно употреблял. Последнее, что я видел, — как он ерошит волосы молодому человеку и шепчет что-то, без сомнения, пошлое ему на ухо. Молодой человек густо покраснел.

— Почему ты его терпишь? — спросил я, когда отец повел меня прочь.

— Кого? Филиппо? — Отец пожал плечами. — Он целиком и полностью предан нам. И зарабатывает в десять раз больше любой другой нашей ветви.

— Но он дурак. Он...

— Невоспитанный, похабный, грубый, — продолжил отец. — Похотливый, невоздержанный. И за него всегда стыдно.

— Ну... да.

— А кроме того, Филиппо гений. Он умеет сидеть за доской, и на его лице нет секретов от меня. Если терпимость к похоти и шуткам про козлов — худшее, чего он требует за свое мастерство и верность, что ж, это делает его лучшим другом, чем прочие. Это честная сделка для нашей семьи.

— Но...

— Никогда не гони друга, если твой стол полон... — начал отец.

— ...Потому что у тебя не будет друзей, когда стол опустеет, — закончил я. — Дедушка.

— Значит, ты поймешь.

Я не хотел отступать, но отец жестом велел умолкнуть. Наш хозяин, посол Мераи, ждал у подножия лестницы, ведущей на верхние этажи. Он обменялся поцелуями с отцом, коснулся щекой моей щеки и повел нас наверх, марш за маршем, все выше над толпой.

— Талья знали толк в архитектуре, — сказал посол у очередного поворота, показывая на резных фат, выглядывавших из ниш, что обрамляли широкую лестницу. — Они были умны.

На четвертом повороте обнаружилась еще одна лестница, которая отходила от главной. Ее охранял солдат в сине-желтой мерайской форме. Мы продолжили подъем, затем прошли сквозь череду увешанных гобеленами и богато украшенных комнат — судя по всему, личных покоев посла.

В конце концов мы оказались в библиотеке с пушистым ковром. Одну стену целиком занимали арки, в каждой была дверь, и все двери вели на огромный балкон, наполовину открытый небу.

— Вот, — сказал посол. — Сами видите, патро Талья был гением дизайна. Глупец в любви и азартных играх, но гений приятных пропорций. — Он вывел нас на балкон, в теплый ночной воздух. — Широкий балкон, открытый прохладным ветрам. Можно выбрать, где сидеть, в зависимости от погоды и личных предпочтений. Хорошее освещение библиотеки, облегчающее чтение, и, конечно же, прекрасный вид на всю Наволу.

— Впечатляет, — сказал отец.

— Отсюда я вижу корабли на реке. Иногда пересчитываю их. Этот из Весуны, а тот — из Торре-Амо. Галеры из Хура. Иногда задаюсь вопросом, уж не Скуро ли заставляет меня так радоваться нищете архиномо Талья, которая принесла мне столь роскошную резиденцию.

Сейчас красные черепичные крыши Наволы укрыла тень, но я мог различить черные силуэты куполов и башен. Вот три купола Каллендры, вот превосходящий их размерами купол Катреданто-Люминере-Амо. Ночное небо пронзали защитные башни различных архиномо, темные силуэты на фоне звезд. Многие из них я мог с легкостью назвать. Серпьери, Фурия, Вианотте и десятки других, наследие наших войн чести. Отсюда я мог увидеть нашу собственную башню.

И куда ни посмотри, повсюду мерцают факелы и лампы. С высоты, в темноте, город выглядит таким, каким я представлял себе огромный Невидимый город Скуро, обитель глубоких теней и теплого света, место таинственное и опасное — и, в зависимости от рассказчика (священника или менестреля), иногда пугающее, но иногда и манящее. За всеми этими огнями раскинулись темная река и океан, а наверху сверкают звезды.

Почему я никогда прежде не смотрел на свой город такими глазами? Из наших собственных садов на крыше не открывался подобный вид. Однако у нас была высокая защитная башня. И все же я никогда не видел мерцающий город таким. Патро Талья создал эти комнаты исключительно ради великолепного обзора — и благодаря ему я внезапно понял, что могу лучше видеть и понимать свой город. Я почти чувствовал дыхание Наволы. Здесь, наверху, я ощущал себя единым с ней...

Должно быть, я услышал шаги, потому что обернулся прежде, чем мужчина откашлялся. Я уже смотрел на него, когда отец и посол наконец заметили его появление. Мне следовало испугаться, но озаренный лампами человек не был убийцей (хотя Каззетта не одобрил бы, что я столь быстро откинул такую возможность). Он носил тонкий лен и шелк и стоял очень прямо. Его темные глаза светились проницательностью. В бороде и усах виднелись седые пряди, но морщин на коже было немного. В нем чувствовались невероятная жизненная сила и характер, и я, увидев его, сразу понял, что нам предстояла встреча именно с ним.

На самом деле эта встреча была единственной причиной, по которой мы пришли на праздник.

Глава 19

–Патро Делламон, — сказал отец и подошел обнять его. — Да пребудет с вами свет Амо.

Мне было знакомо это имя. Я слышал, как отец обсуждал его с Каззеттой. Новый первый министр Мераи, граф Делламон.

— Скользкий и умный, — доложил Каззетта, вернувшись из своего очередного таинственного путешествия. — Почти наволанец.

— И поддерживает нашего нового парла, — заметил отец.

Каззетта состроил кислую мину.

— По крайней мере, пока лев не решит, что пришла пора съесть павлина.

Его угрюмость имела под собой основание. В Красном городе царил хаос. Старый парл упал с лошади, скорее всего, не случайно, и так сильно ударился головой, что не выкарабкался. Несколько дней он пролежал в лихорадке и умер, оставив кольцо парла сыну. Однако Руле Домино Руле был ненамного старше меня, и переход власти не прошел гладко. Лишь когда Делламон оказал юному парлу поддержку в виде своих войск и влияния, сумятица утихла.

Стоявший перед нами мужчина производил грозное впечатление. Стройный, мускулистый и загорелый, явно человек лошадей, мечей и войн. Нос был когда-то сломан и криво сросся. Губу пересекал шрам от раны, похоже, зашитой наспех, словно это делали на поле битвы, а не под присмотром опытного врача. Однако Делламон не был уродлив. Если не считать его глаз. Синих и неприятных. Не улыбавшихся, даже когда улыбались губы. Синий цвет напомнил мне глаза вустхольцев, и я подумал, не течет ли в жилах этого человека вустхольтская кровь. Острые зубы Чьелофриго протянулись вдоль северной границы Мераи, и в старые времена вустхольцы устраивали набеги через летние горные перевалы, угоняя скот, забирая золото и оставляя свое семя в чревах мерайских женщин.

Делламон небрежно облокотился о перила балкона.

— Патро Регулаи. — Он кивнул мне. — Вместе с сыном. Мои поздравления в честь грядущего дня имени, Давико. Вступление — великое событие в жизни молодого человека.

Я склонил голову, стараясь выказать не больше уважения, чем выказал отец. Делламон фыркнул, словно его позабавило, что я скопировал отца. Он не оскорбился — скорее счел меня слишком мелким для оскорбления или опасения, вроде миноги перед бритвожаберкой, — а потом обратился к отцу.

— Я благодарен вам за осмотрительность, — сказал он. — Знаю, неудобно встречаться таким образом,