Навола - Паоло Бачигалупи

— Ты сам наволанец, — ответил отец. — Не следует столь грубо отзываться о своих людях.

— Я был наволанцем. А теперь... — Филиппо пожал плечами. — Сам не знаю. Нечто среднее. Немного Торре-Амо, немного Наволы. Но здесь я чужак. Я узнаю город, но не считаю его своим.

— Значит, жители Торре-Амо воспитанны и добры? — спросил я, в сотый раз дергая воротник.

— О нет! — рассмеялся Филиппо. — Они намного хуже. Так и норовят пустить друг другу кровь без всякой причины. Князья вечно враждуют. На улицах — грабители. Карманники, шлюхи и козы бродят по всем куадраццо и руинам старых палаццо. Если устраивают вечеринку, ты нипочем не знаешь, выйдешь ли оттуда живым. Быть может, кто-то зарежет тебя или опоит и залюбит до смерти. — Он вздохнул. — Они очаровательные, ужасные, милые люди. Но очень живые. В Торре-Амо ты всегда помнишь, что живешь. Вам стоит увидеть, как они празднуют Апексию.

Сверкание резиденции посла было видно даже с улицы. Снаружи собрались беспризорники в традиционных для Апексии масках Амо. Им дали сласти — и пообещали дать еще, — чтобы они встречали архиномо и не тревожили прибывающих аристократов. И теперь дети улюлюкали и махали гостям своими масками и фейерверками в веселом вихре возбуждения и конфетных грез.

Посол Мераи арендовал палаццо у архиномо Талья. Этой семье выпали непростые времена, патро поразила душащая болезнь, когда четверо детей еще были совсем юны, а после выяснилось, что он оставил долги, проигравшись в карталедже и кости, а также немало спустил на любовниц, поэтому выбор матры был ограничен. Она сдала огромный дворец мерайцам, а сама поселилась рядом с деревней Монтевино, в маленьком фермерском доме на земле, которую семья прежде сдавала в аренду и которую, по слухам, теперь вдова возделывала сама, в то время как колоссальные деньги за палаццо отправлялись людям, которым задолжал ее супруг.

В любом случае палаццо был красив, в старом имперском стиле, с многочисленными огороженными садами и выложенными плиткой купальными прудами, присыпанными лепестками роз. Здесь жили много поколений Талья.

— Думаю, палаццо Талья мне нравится больше, чем палаццо Регулаи, — заявила Челия, когда нас провели через ворота. — В нем есть подлинное изящество и элегантность.

— А также прелестные низкие стены, — подхватил Каззетта. — Которые так любят убийцы.

В ответ Челия продемонстрировала ему два пальца:

— Не каждый планирует вас убить, стилеттоторе.

Каззетта лишь вскинул брови, словно услышал детский лепет. Затем Челия упорхнула внутрь, и я последовал за ней, оставив Каззетту сливаться с тенями снаружи, следить за прибывающими и уходящими, считать людей и заниматься всеми теми мрачными вещами, для которых ему требовалась эта информация.

В стенах палаццо скрывались изысканная мозаика и тайные сады, места, где, по слухам, часто уединялись влюбленные. Сияние ламп заливало огромные залы и балконы, комнаты были полны людей. Куртизанки сверкали, их подкрашенные губы и подведенные глаза обещали мастерское удовольствие. Профессионалки непринужденно смешивались с не столь знатными дамами, которые занимались тем же самым, но ради связей, а не нависоли.

В одном куадра актрисы в скандальных нарядах и актеры с гульфиками, набитыми до размеров дынь, исполняли страстную пьесу, которую специально для Апексии написал Дзуццо, теперь стоявший сбоку и беззвучно повторявший реплики; его руки то дергали окладистую седую бороду, то дирижировали музыкальным сопровождением.

Вино меравезе д’аффриццо подавали в хрустальных кубках, изготовленных стеклодувами из Феррейна с большим трудом и за большие деньги — и с огромной осторожностью доставленных сюда.

Кроме мерайского посла, здесь собрались послы множества городов-государств и королевств, герцогств и княжеств, каждый из которых смотрел на прочих, как подозрительный пес, пытаясь понять, кто с кем беседует, кто приобретает союзников и кто наживает врагов. Кажется, герцог Савикки улыбнулся мастеру гильдии ткачей? А посол Шеру слишком долго беседовал с супругой посла Чата?

Так оно и шло, в вихре блеска, смеха, песен, музыки, алкоголя и спетакколо45, и конечно же, поскольку мерайцы любят считать себя покровителями искусств, здесь было множество известных художников и скульпторов. Здесь был Касарокка, написавший портрет Челии; он выглядел юным и одиноким, несмотря на уважение, которое все ему выказывали. Здесь был Мадрасалво, с новым любовником в костюме одной из фат Калибы, с красиво накрашенным лицом. Юноша посылал воздушные поцелуи послам, чем очень сердил Мадрасалво.

— Он вечно ревнует, — заметила Челия. — Не знаю, зачем Мадрасалво приводит их, если это всегда кончается ревностью.

И конечно же, здесь были архиномо Наволы, не вся сотня, но многие представители гильдийских имен и банка мерканта. Здесь была госпожа Фурия, раздраженная тем, что посол вынудил ее оставить хусского телохранителя снаружи, точно так же, как остался снаружи Каззетта вместе с нашими стражниками и Аганом Ханом. Впрочем, Филиппо указал на девушку, которая сопровождала Фурию, на рабыню-танцовщицу из Зурома, по его словам обученную убивать шпильками, что удерживали ее прическу.

— Что за восхитительный способ отправиться к Скуро! — воскликнул Филиппо. — С такой красоткой сверху, дергающей своими чудесными танцевальными бедрами, загоняющей тебя, как лошадь, доводящей прямо до кульминации Калибы, а потом... Хлоп! Глаза! Твои глаза! Ай! Твои глаза лопаются! И ты отправляешься прямиком к Скуро! — Он рассмеялся, довольный, и отсалютовал девушке хрустальным кубком. — Ай, пусть забирает мои глаза. Если она будет последним, что я увижу, меня это полностью устроит.

Но я не смотрел на рабыню, потому что рядом с ней стояла Фурия — и Фурия глядела на меня, салютуя мне с кривой ухмылкой. Я отвернулся, покраснев, не зная, как понимать смесь страха и желания, которые она во мне возбуждала. Без сомнения, ее облик вызывал желание: туго зашнурованный корсет, изгиб грудей, между которыми сверкал именной золотой медальон, а выше — зеленые глаза, такие злобные, что я как будто хлебнул мышьяка.

Как можно одновременно быть такой красивой — и такой ужасной?

Я сбежал из куадра, подальше от самоубийственных рассуждений Филиппо о страсти, и направился к комнаты, где гости играли в карталедже и пальчиковые кости, что разорили архиномо Талья, и где возбужденные игроки ставили амулеты на удачу и богатство, как было принято, когда Амо сиял выше всего в небесах. Я заметил игравшего в кости Пьеро — уже пьяного, раскрасневшегося, кричащего и хохочущего.

— Амо озарил мой путь к Фортуне! — заорал он после удачного броска, и все возликовали.

Казалось, он хотел позвать меня присоединиться к нему, но раздался очередной вопль, когда кости вновь выпали в его пользу, и он отвернулся, крича, что следующий год принесет ему удачу.

Чувствуя себя одиноким, я продолжил блуждать среди зрелищ и игр, высматривая место, где мог бы устроиться с парой друзей. В куадра я обошел вихрь танцующих под звуки скрипок, свирелей и барабанов, выписывающих сложные узоры радости в честь Амо. В нише заметил предсказательницу, к которой выстроилась очередь желающих узнать свою судьбу сейчас, когда свет Амо наиболее ярок и можно разглядеть всю правду. На предсказательнице была традиционная золотая маска истины с единственной прорезью для рта и нарисованными глазами трагического императора Катксайина, чтобы она не могла видеть того, кто обратился к ней, и чтобы ее пророчества были честными. Я не встал в эту очередь — я и так слишком хорошо знал свою судьбу.

В конце концов я просто устроился в сторонке ждать, жалея, что приличия не позволяют уйти. И там меня отыскал посол Вустхольта.

— Не наслаждаетесь Апексией, юный Давико?

У него были роскошные усы, светлые волосы, в которых пряталась седина, и синие глаза, напоминавшие льды его королевства, лежащего за высоким хребтом Чьелофриго. Там его народ жил в вечных снегах и сражался с волосатыми варварами. Посол явился в нормальной одежде, в наволанском бархате, а не