Дихотомия - Игорь Шамин

— Помимо тебя взяли ещё одного. Я плохо запоминаю ваши клички, но он был с тобой в прошлую нашу встречу.

— Фрол? Предупреждаю, если с ним что-то случилось…

— Странно звучат угрозы, когда они доносятся с другой стороны клетки, не находишь? — парировал Командир. — Но нет, его звали иначе. Но спасибо за наводку. Это имя я запомню.

Закрыв рот, чтобы не сболтнуть лишнего, я, наконец, понял, о ком шла речь.

— У того парнишки была магия Тумана. Весьма бесполезная, когда ты привязан к стулу колючей проволокой. Жуткое зрелище, редко кому удаётся сопротивляться, когда множество игл впивается в кожу. Однако находились и такие, кто пытался сбежать. Тем не менее всегда безуспешно.

— Старшой… — прошептал я, с ужасом представляя те пытки, что ему довелось пережить.

Если он их вообще пережил. Спрашивать я не решался. Боялся получить ответ…

— Именно! — воскликнул Командир. — Так его и звали. Что-ж, раз мы закончили, я пойду: много работы. Займусь поисками, как ты назвал его? Кажется, Фрола.

Тяжёлые шаги унесли с собой факел, погружая камеру во тьму. Я вновь был один, и пусть в мою кожу не впивались колючие иглы, но я чувствовал, как надвигается чудовищная волна боли: режущий зуд, переходящий в нестерпимую ломку.

Проценты. Плата за пользование магией Тени. Единственная хорошая новость — боль не продлится дольше рассвета. Меня великодушно казнят.

***

Боль была такой силы, что я боялся пошевелиться. Любое движение сопровождалось продолжительными спазмами, и худшее — я никогда не мог угадать, где именно. Готовясь к тому, что движение левой руки отдастся в правом боку, я с удивлением замечал, что начинала ныть спина или стрелять в колене. Моё тело словно играло в рулетку, ставя меня на кон. Будь в камере окно, я мог бы с грехом пополам определить время, а значит, и продолжительность мучений, но находясь в замкнутом пространстве, да ещё и в абсолютной темноте, секунда превращалась в вечность, когда стиралась грань между сном и бодрствованием, мыслью и наваждением. В конечном счёте я стал желать, чтобы рассвет наступил как можно быстрее: скорая и лёгкая смерть — долгожданное избавление.

Прошло достаточно времени, по ощущениям — не меньше недели, отчего мне казалось, что не один рассвет взошёл над сводами камеры, а про меня просто забыли. Боль начала утихать, слабыми волнами проходя по телу, пока не растворилась совсем. Позже пришёл чудовищный холод. Слякоть, каплями буравя сознание, промозглые пол и стены. От холода невозможно спрятаться во сне, стук зубов неизменно выдёргивал из слабого забвения. Сжимая и разжимая глаза, я не видел ничего, и в какой-то момент решил, что полностью ослеп. Даже оттенки темноты, и те, утратили свои границы. Лёжа на полу, я молил шёпотом о виселице, как о милосердии, пока не распознал чьи-то шаги. Сначала решил, что, мне кажется. Страшно поверить, что звуки, которые я так долго ждал, не игра фантазии. Однако, прислушиваясь, я всё больше убеждался в двух вещах: шаги настоящие, и они принадлежали кому угодно, но не Командиру.

После стука сапог, но ещё до появления человека, я различил отблески теней на стенах: несли факел. Свет теплом проникал в камеру. Я потянулся к решётке, словно вспорхнувший мотылёк. Что угодно, лишь бы на мгновение ощутить обжигающее пламя.

Шаги по мере приближения ускорились, а затем сменились шумом отпираемой двери. Камера заполнилась светом.

— Демиан, мальчик мой. Как твоё самочувствие?

Голос знаком. Медленно раскрыв глаза, я сразу зажмурился от яркого света.

— Подожди, я повешу факел.

— Прошу, оставьте. Я погреюсь, ­– прошептал еле слышно, поражаясь, как тяжело шевелить собственным языком.

Во рту оказалось сухо. Пожевав язык, раскрыл рот, чувствуя, как мне вливают нечто горячее. Сладкое, травяное.

— Чай. Он быстро поднимет тебя на ноги. Только не торопись: пей короткими глотками как можно медленнее.

Отринув советы, я жадно набросился на содержимое кружки. По телу разлилось тепло. Я согревался, внутри ощущая кипяток, а вокруг — лизавшее пламя. Чем больше я приходил в себя, тем легче мне становилось.

— Рад, что тебе лучше, — ухмыльнулся господин Иезекиль, убирая допитую кружку.

— Уже рассвет?

Тень грустной улыбки скользнула по лицу лекаря. Отведя взгляд туда, где предположительно всходило солнце, он покачал головой.

— До рассвета всего несколько часов. Но виселицу уже подготовили. Вскоре начнут собираться первые зеваки на центральной площади. Большое событие для маленьких жителей.

— Понятно, — сказал я без особого интереса. — Вы не знаете, как моя матушка? Стало ли ей известно…

— Нет. Твоя семья не в курсе, где ты сейчас находишься. Но, уверен, слухи распространяются быстро, и к рассвету весь Люмерион оповестят о повешении. Насчёт матушки можешь не переживать — она в порядке. Лекарства действуют лучше, чем я ожидал.

— Спасибо, — выдохнул я с облегчением, а затем, словно вспомнив, где я и что делаю, спросил. — Так зачем вы пришли? Уж точно не для того, чтобы напоить меня чаем.

— Глоток горячего чая ещё никому не навредила. И я могу принести ещё, если ты пожелаешь, — ответил лекарь, осторожно добавляя. — Взамен.

Смех превратился в кашель. Вот оно какое — лекарское добродушие. Расчётливое, взвешенное. Со своим интересом.

— И что вам может дать заключённый? При мне и в обычное время денег не было, а теперь и подавно. С меня нечего взять, уж поверьте.

— Меня интересуют далеко не деньги. То, что вы можете мне дать, приобретёт свою ценность уже после казни, а значит, едва ли обеднеете, — Иезекиль аккуратно достал из внутреннего кармана сложенный вдвое лист. — Сможете прочесть? Или лучше вслух?

Молча взяв в руки документ, я развернул его, спешно пробегаясь по крохотным буквам. Глаза не сразу различили слова, но прочитав, я не смог сдержать усмешки. Вот оно что…

— И на этом всё? — из сдавленных лёгких вырвался тусклый смех. — Несите ваш бодрящий чай и перо с чернилами. Я подпишу.

Иезекиль благодарно улыбнулся. Его взгляд потеплел, уносясь в недалёкое будущее, где моё охладевшее тело будет передано в распоряжение лаборатории. Горячий чай в обмен на органы. Несмотря на то что я умудрился влезть в ещё одни долги, на этот раз возврат произойдёт уже после моей смерти.

Отхлёбывая из