Война с демонами. Книги 1-5 - Питер В. Бретт

кисти Хасика, затем затянули петли. Шарум был славен силой, что ведома только воину, который регулярно заряжается магией от истребленных алагай, однако на стороне женщин оказался численный перевес и рычаги, а потому его скрутили быстро даже без помощи шарахов. Ха’шарумы ослабили петли, чтобы все насладились воплями и безумными беспомощными корчами Хасика. Нанджи рассек его шаровары.

Женщины дружно расхохотались, когда обнажился вялый член. Усмехнулся и Аббан, он знал, что присутствие женщин тысячекратно усиливает боль и унижение Хасика.

– И этой жалкой штуковины боятся мои женщины, когда ты приходишь в шатер?

– У псов, отец, тоже маленькие члены, – возразила Сильвах. – Это не значит, что мне охота такого отведать.

Аббан не спорил.

– Дочь дело говорит, – сказал он Хасику и кивнул нанджи. – Отрежь его.

Хасик взвыл, снова дернулся, но это не помогло – женщины держали крепко.

– Я аджин’пал Избавителя! Тебе это с рук не сойдет, хаффит!

– Скажи ему, Свистун! – рассмеялся Аббан.

Насмешливое прозвище Хасик получил, когда Керан выбил ему в шарадже зуб за то, что обозвал Аббана сыном пожирателя свинины.

– Сообщи всему миру, что хаффит отсек твое достоинство, а дальше слушай смешки за спиной!

– Я убью тебя! – проревел Хасик.

Аббан покачал головой:

– Я важнее для Избавителя, Хасик, чем ты. – И показал на троих ха’шарумов. – В своей мудрости он выделил воинов для моей охраны. И для защиты чести моих женщин, – добавил с улыбкой.

Хасик снова открыл рот, но Аббан подал знак, и шарахи лишили его воздуха.

– Время беседы истекло, мой старый друг. В шарадже нас учили принимать боль. Надеюсь, ты усвоил уроки лучше, чем я.

Нанджи – искусный, как дама’тинг, – сработал быстро. Туго перевязал стебель вместе с мошонкой, отрезал их, бросил на блюдо и вставил металлическую трубку для отвода мочи, после чего умело зашил рану. Закончив, он поднял блюдо:

– А с этим что делать, хозяин?

Аббан посмотрел на Сильвах.

– Собак сегодня еще не кормили, отец, – заметила та.

Аббан кивнул:

– Прихвати сестер и позаботься, чтобы собакам было что пожевать.

Девушка взяла блюдо и пошла к выходу; женщины бросили шесты и последовали за ней, они смеялись и дружески переговаривались.

– Я упрошу их сохранить тайну, друг мой, – сказал Аббан, – но ты же знаешь, каковы эти бабы. Поделишься с одной – глядь, а уже знают все. Очень скоро ни одна женщина на базаре не убоится Хасика, мужчину с женской щелью между ногами.

Он бросил воину на живот тяжелый кожаный мешок, чем вызвал болезненный стон.

– Отнеси это Дамаджах по пути во дворец.

Джардир спустился за Инэверой по витой лестнице, которая вела из личных покоев в подземный дворец. Ему ни разу не понадобилось там побывать, поскольку в ночи он не прятался вот уже четверть века, и он исполнился умеренного любопытства по мере схождения. Их путь освещался меточным светом, но Джардиру хватало коронного видения. Он обнаружил дозорных-евнухов, что таились во тьме, так же легко, как в солнечный день. Их ауры были чисты и выдавали предельную верность его жене. И это радовало. Ее безопасность – прежде всего.

Она провела его через извивистые туннели, недавно высеченные в скале, и мимо нескольких дверей, оставила позади даже стражей. Наконец они прибыли в каморку, где на подушках чаевничали мужчина и женщина.

Инэвера плотно прикрыла дверь, и пара быстро поднялась на ноги. Женщина выглядела как заурядная даль’тинг, закутанная в черное, за исключением глаз и кистей. Мужчина, одетый в бурое платье хаффита, тяжело оперся на трость, когда вставал. Его аура резко обрывалась на середине ноги.

«Калека», – отметил Джардир. Не было нужды спрашивать, кто это такие. Ауры рассказали ему все, но он предоставил Инэвере соблюсти церемонии.

– Достопочтенный муж, – сказала она, – позволь представить моего отца, Касаада асу Касаад ам’Дамадж ам’Каджи, и его дживах ка – мою мать Манвах.

Джардир отвесил низкий поклон:

– Мать, отец. Для меня честь наконец-то с вами познакомиться.

Чета поклонилась в ответ.

– Честь для нас, Избавитель, – ответила Манвах.

– Матери незачем закрывать лицо в обществе мужа и детей, – заметил Джардир.

Манвах кивнула, отбросила капюшон, сняла покрывало. Джардир улыбнулся – увидел в ее лице много знакомых, любимых черт.

– Теперь мне ясно, от кого досталась Дамаджах ее легендарная красота.

Манвах вежливо потупилась, но слова, хотя и искренние, не тронули ее. Аура оставалась колючей, сосредоточенной. Джардир уловил ее гордость за дочь и ответное уважение Инэверы, но в комнате царила неловкость. Она колыхалась в аурах жены и ее родителей. Клубок противоречивых чувств: гнев, страх, стыд, любовь, которые удваивались и учетверялись в себе, и в центре каждого – Касаад.

Он присмотрелся к тестю-хаффиту, проник в его ауру глубже. Тело мужчины покрывали шрамы, что изобличали воина, однако колено пострадало не от зубов и когтей алагай. Рана ровная – хирургическая.

– Ты был шарумом, – предположил он, – но потерял ногу не в бою. – Эти слова породили острую волну, предоставили новые сведения. – Ты лишился черного за преступление. Ногу отрезали в наказание.

– Откуда ты… – начала Инэвера.

Джардир перевел на нее взгляд и продолжил читать по волнам эмоций, которые связывала ее с отцом.

– Жена и дочь давно бы тебя простили, но не смеют. – Он снова посмотрел на Касаада. – Что же это за непростительное деяние?

В аурах Инэверы и Манвах отразился испуг, но Касааду было хуже: он побледнел в свете меток и по лицу заструился пот. Навалившись на трость, он опустился на колени со всем возможным достоинством, положил ладони на пол и уперся лбом в толстый ковер.

– Избавитель, я ударил мою дочь-дама’тинг и убил старшего сына за то, что он стал пуш’тингом, – признался он. – Я считал себя правым, защитником закона Каджи, хотя сам нарушал его пьянством и поведением, которое обесчестило мою семью гораздо больше, чем сын. Соли был храбрым шарумом и отправил в бездну множество алагай. А я был трусом, напивался в Лабиринте и прятался на нижних уровнях, где алагай появляются редко.

Он поднял мокрые от слез глаза и повернулся к Инэвере:

– Дочь имела право убить меня за мои преступления, но сочла большим наказанием сохранить мне жизнь позорную и без конечности, которой я ее ударил.

Джардир кивнул, посмотрел на Инэверу и ее мать. Лицо Манвах, как и мужнино, было залито слезами. Глаза Инэвера оставались сухими, но боль, что промелькнула в ауре, стала не менее красноречивой. Рана зияла слишком давно.

Он снова посмотрел на Касаада.

– Милость Эверама безгранична, Касаад, сын Касаада. Непростительных преступлений не бывает. Я вижу, в сердце ты осознал и оплакал свои действия,