Третий Лад - Родион Создателев

— Спаси Бог, владыка. Отдохнуть не мешает мне, — ответил боярин Лихой и скосил взор до своих красных сапогов.

— День отдохнёшь: вот и задание первое будет. Свояк твой дьяком в Стрелецком приказе служит, верно?

— Леонтий, Петра сын? В Стрелецком он служит, верно.

— Пущай он тайно сведёт нас с сотниками двух первых полков, со стремянными... Ясно тебе?

— Отчего только… со стремянными?

— Потом узнаешь, — отрезал владыка. — Дело сие — не затягивай. Зело срочно его справить требуется. Следующий день отлежись — и беги к свояку. Имен наших покуда не называй ему. Скажи, мол: бояре некие хотят перемолвиться и всё тут. Понял задачу?

— Понял, Святейший.

— И языком пущай не болтает! Накажи крепко! Государево дело.

— Сделаю.

Митрополит Всероссийский обернулся к главе Опричного войска и грозно сверкнул очами.

— Не серчай, Яков Данилович, — молвил князь Никита, — но тесть пока у меня посидит — в опричном остроге. Нам так покойнее будет. Как дело свершим — так и ослобоним родителя супруги твоей.

Кравчий взгрустнул без всякого лицедейства — весть поганая.

— Остынь, боярин. Отнесись с пониманием, — вещал Митрополит. — Еще разговор. Кто будет спрашивать тебя: как сидел, мол? Хоть Царь, хоть дети твои. Всем отвечай кратко: посидел, оправдался и всё тут.

Яков Лихой усмехнулся и кивнул головой в ответ.

— Ссадины почти зажили. Ярыжки колотили, небось, больше по рёбрышкам? — спросил владыка.

— Сапожка́ми, угум...

Князья с тактусом посмеялись. Митрополит грозно сверкнул очами по правую руку. Глава Сыскного приказа оставил смешки, откашлялся в кулак и заговорил:

— И последнее, Яков Данилович. Дело твоё я кончаю. Однако ж...

Василий вытянул из левого рукава кафтана-ферязи свёрнутый в трубочку пергамент.

— Здесь — показания дьяка Макария Палёного про твои побегушки. Ежели вздумаешь хулиганить: скажу Государю так. С чего кравчий в бега кинулся из-под розыска, мол? Рыльце в пушку, значит, ась?

Яков Данилович нахмурился.

— Подозрение! — сотряс воздух бумагой князь Василий. — Сразумел меня, кравчий Лихой?

— Сразумел, Василий Юрьевич.

— Не тревожься, боярин. Про побег только мы знаем, — потеплел голосом глава Сыскного приказа, — ярыжки — не в счёт. Я им накрепко приказал молчать. Они не проболтаются — псы верные. Да и смекают: трепать про боярина языком — себе дороже.

— А дьяк Макарий? Уж он преболтлив, как шальная сваха, — Лихой усмехнулся, припомнив, как дознаватель целовал его в уста.

— А дьяк наш, пресветлой памяти, Макарий Евграфович Палёный... представился давеча, такая беда. Храни, Господь, его душу.

Василий Милосельский засунул пергамент обратно в левый рукав кафтана и деловито перекрестился на оконный проём.

“Вот так весточка… Неужто они… подвели черту лядащему дьяку?” — опешил Яков Данилович. — Сеча за Трон — нешутейное дело…”

— Целуй крест своим кесарям, кравчий Лихой, — строгим голосом повелел Святейший Митрополит.

Кравчий кожей ощутил серебро у себя на груди; почуял верёвочку, облегающую потную шею...

Крестное целование. Лихому не составило большого труда сделать такое деяние — присягнуть князьям Распятием. Он не страдал излишней богобоязненностью. Если не сказать большего...

Яков Данилович из-под запотевшей синей рубахи вытянул крест, поцеловал его, а сам глядел васильковыми очами на левый рукав князя Василия Милосельского, не мигая глазел он... Страшно на третий шлях ходить? А кому не боязно; все о житие беспокоятся, каждый норовит до Страшного Суда протащить живот.

А народ молвит: “Бояться волков — быть без грибков…”

В подклётных хоромах Фёдора Ивановича держали совет братья. Старший и младший восседали на стулах за палисандровым столом, а перед ними расхаживал средний Матвей.

— Подьячий встретился намедни с нашим человечком с Сыскного приказа. Опасения подтвердились, братья.

Фёдор Иванович аж маненько со стула приподнялся, приготовясь услышать фамилию...

— Милосельские, кто ж ещё.

— Верно ли? — старший брат дёрнул косым правым глазом.

— Человек донёс твёрдо: поганые слухи разносить приказал лично Василий.

— От лисица подлая, сочинитель... зловредный! — Фёдор Иванович жахнул кулаком по палисандровому столу.

— Спокойствие, брат. Время дай, забьем ему в глотку такую гость, что охнуть не сможет, — обещался Матвей Калганов.

Еремей мелкими движениями три раза осенил перёнковые щёки знамениями.

— Ещё весточка: гайдук Милосельских проболтался моему конюху Гришке в корчме: князья, считай, каждый день божеский... шастают в Симеонов монастырь, — доложил Матвей.

— Митрополит Всероссийский многие лета дружничал с покойным Юрием Милосельским, отцом Василия. Он — зело близкий им человек, — подал голос Еремей Иванович.

— Именно что. Владыка всю жизнь с Милосельскими в друзьяках. У этой гидры Митрополит — первая голова, — заключил Матвей.

— Почему так решил? — скосил правым глазом Фёдор.

— Василий Милосельский хитёр сыскными делами, а для больших приключений духа нет у него. Никита — толковый малый да зелен ещё. Митрополит ими верховодит. Полагаю, что это он нашептал Василию за Трон побороться для сына.

— Скверно то, — задумался Фёдор Калганов. — Владыка — влияния громадного человек.

— Auctoritas, — задумался глава Посольского приказа. — Верно, аукторитаса у него в достатке… Только глумец с ним, с этим влиянием. Митрополит умён, как тысяча колдунов. Зело умён…

— Чего делать будем, Матвей? — вопросил Фёдор Иванович.

— Без паники, братья. Козни лисиные одолеем — верьте мне. Есть и хорошая весть для нас. Сегодня подьячие донесли мне свежие слухи с наших северных рубежей.

— Чего там, говори, — оживился Фёдор Калганов.

— Кажись, дерзкий Новгород готовится очередную свинью Царю под трон подложить, — понизил голос средний Калганов.

Младший брат в испуге обернул голову к кабаньему рылу в стене.

— Какую ещё свинью, Матвей Иванович? — молвил Еремей.

— Волнуются северяне. Зело недовольны поборами. Однако твоя жадность непомерная нам тут на руку оказалась, брат Фёдор.

— Не зарывайся, Матвей. Как сильно бурлит Новгород?

— Вот-вот мятеж вспыхнет. Дело верное.

— А нам… что с того? — набычился старший Калганов.

Матвей Иванович вплотную приблизился к столу, взял чистый лист бумаги и поднёс её к свече: пергамент вспыхнул рудожёлтым огоньком. Запах горелой бумаги растревожил братские носы.

— Этот мятеж раздуть надобно… до таких размеров — чтобы зарево на всю страну полыхало.

— Ничего не разумею, — пролопотал Фёдор. — С чего?

— Кто мятеж подавлять поедет? Опричнина! А она — первая сила у князей Милосельских. Уйдёт Опричное