Дьяволы - Джо Аберкромби

— Нет правильной двери, — пробормотал Якоб, закрывая глаза. — Все они ведут в ад.

Ад, который они сами себе построили, выбиваясь из сил.

— Нет правильной двери, — пробормотала голова. — Все они ведут в ад.

— Звучит не очень обнадеживающе. — брат Диас всё больше тревожился. Его моральный компас, возможно, в последнее время бешено вращался, но он был уверен, что они всё-таки двигаются не прямо в ад. — Это звучит обнадеживающе?

— Нет, — отрезала Алекс, глядя на Бальтазара.

Волшебник снова цеплялся ногтями за воздух, словно пытаясь удержать невидимую упряжку лошадей, и на этот раз ответный ветерок пронёсся по комнате, заставив пламя свечей танцевать, а страницы увесистых книг трепетать. Барон Рикард немного приподнялся, не настолько стильно скучающий, как обычно.

Бальтазар выглядел так, как будто его тошнит. Руки и губы беспрестанно двигались, на коже выступил пот с лёгким зеленоватым оттенком. Отрубленная голова теперь бормотала и текла почти постоянно, хотя уже невозможно было сказать, чьи слова произносит мёртвый рот.

— Мне это не нравится, — сказала Алекс, когда ветер стих.

— Ну, никому это не нравится, — сказал брат Диас.

— Я ему не доверяю.

— Ну, никто ему не доверяет!

— Не бойся... — Бальтазар заставил себя приоткрыть один глаз и прошипел сквозь неподвижную и совершенно неутешительную улыбку, — Всё это скоро закончится. — и он поморщился, сглотнув отрыжку, затем снова сердито потянул воздух.

Этот неестественный ветер пронёсся по комнате, на этот раз сильнее, заставив рваные обои хлопать. Вихри пыли взметнулись, металлические кольца сердито загрохотали о свои винты. Возможно в тридцатый раз с тех пор, как он сидел на той скамейке у кабинета кардинала Жижки, у брата Диаса возникло чувство, что дела идут совсем плохо, но он был совершенно бессилен это предотвратить. Возможно, в сотый раз с тех пор, как он сидел на той скамейке у кабинета кардинала Жижки, он сжал цепочку с пузырьком под рясой и закрыл глаза:

— О, благословенная святая Беатрикс, проведи меня благополучно через мои испытания и предай меня благодати Спаситель…

— Нет, нет, — говорила голова. — Я буду хорошей.

Почему-то это прозвучало для брата Диаса ещё менее обнадеживающе, чем когда-либо.

— Нет, нет! Я буду хорошей!

Но все знали, что она не будет хорошей. Она никогда не давала ни малейшего намека, будто знает, как это сделать. Они тащили её по деревенской площади, цепь была затянута на каждом запястье и лодыжке, железные звенья кусали её, два мрачных мужика на конце каждой тянули так сильно, что казалось её суставы вот-вот разорвутся.

Люди испуганно выглядывали из-за дверей или ругались, когда её протаскивали мимо, или таращились с суровыми лицами, скрестив руки, беззаботные, как пустые доспехи на постаментах. Друзья и соседи стали мрачными обвинителями, и никто не высказался за неё. Она не могла их винить.

— Ой, моё плечо! Ой, моё колено! — но им было всё равно, сильно ли они её терзали. Чем больше, тем лучше. Они тащили её по грязи, навозу и холодным лужам, рваные штаны слезли с задницы, потом она висела в воздухе, потом прыгала на одной ноге, потом отскакивала от угла телеги, рыдая, плюясь и давясь собственными волосами.

Они потащили её к квадратной тени — дверному проёму длинного дома, и она ухватилась за один из столбов, вцепилась в него, обняла, как последнего оставшегося друга во всем мире. Так и было.

— Нет, нет! Я не опасная! Я чистая! — но все знали, что она не чистая. Мужчины тащили изо всех сил, цепи натягивались, она взвизгнула, когда женщина начала бить её метлой, «шлёп-шлёп» по спине. Они наконец втащили её, изодранные руки истекали кровью. Она ударилась лицом об угол и оказалась в темноте, пахнущей травами и дымом.

— Ты не безопасная и не чистая, — сказала Сади, доставая чернила. — Ты полная противоположность и того, и другого.

— Я прошу прощения!

— Я тоже. Но прощение никому не вернёт жизни. — и они обмотали цепи вокруг кольев в грязной соломе, протащили её лицом вниз по запятнанному кровью камню, где приносились жертвы.

— Это была волчица, — заскулила Вигга. Она напрягалась и пыталась бороться, но скорее просто трепыхалась, как муха в воске свечи. — Я ничего не могла с собой поделать.

Сади подняла лицо Вигги и держала его обеими руками, больше грустная, чем злая, и вытерла слёзы Вигги большими пальцами:

— Вот почему мы должны пометить тебя. Люди должны знать, кто ты. — она взяла костяную иглу и кивнула, и они начали срезать грязную одежду Вигги. — Это — единственное, что можно сделать достойно. И ты знаешь нас. Мы всегда стараемся поступать достойно.

— Вы не можете, — хныкала Вигга, — Не можете.

— Мы должны. — игла быстро заходила по коже, когда Сади начала выписывать предупреждения, и Вигга заплакала.

Не из-за боли. А потому что она знала — пути назад нет.

— Вы не можете, — бормотала голова, — Вы не можете.

Бальтазар не знал и не заботился, чьи слова она повторяла. Он всегда считал иллюзию низшей дисциплиной, на грани мошенничества, областью грубых фокусников, а не уважающих себя магов. Это мнение только укрепилось, когда он доверился Коворин Девятиглазой на собрании Друзей Нуминос, а она обманом заставила его поцеловать гуся перед всеми. Унижение, которое не было забыто и прощено ни Бальтазаром, ни, как он предполагал, гусем. Вероятно, неубиваемый идиот, невидимая эльфийка, оборотень, для которой и слово подобрать сложно, и самая опытная самодовольная гарпия Европы сейчас бродили по кругу в иллюзорном лабиринте своих собственных ужасно банальных худших страхов. Пусть остаются там бесконечно, если спросить Бальтазара. Он уже жил своими собственными худшими страхами последние несколько месяцев и был полностью сосредоточен на освобождении себя, спасибо большое. Собственные проблемы оказались достаточно сложными.

Ему требовалось выполнить два утомительных ритуала одновременно: меньший, чтобы подавить тошнотворные эффекты связывания, и больший, чтобы разорвать его, всё время сохраняя видимость, что он развеивает громоздкий защитный механизм дома какого-то иллюзиониста-халтурщика. Однако, эта красная полоса на его запястье оказалась более упрямой, чем он мог ожидать, несмотря на одну неудачную попытку, уже предпринятую в прошлом. Чем больше силы он прикладывал, тем сильнее она, казалось, сжималась, тем сильнее поднималась тошнота, тем больше усилий приходилось прилагать, чтобы ее подавить. Он весь потел под своей заимствованной мантией