Хозяин теней. 3 - Екатерина Насута

— Спокойно, Жмых. Я ж знаю, с чего ты такой взволнованный. Лекарство закончилось? Так у меня есть. Ты, главное, не пальни. Вот… я ж понимал, что мы надолго застрять можем. И подумал, как же дружок мой дорогой Жмых да без своего лекарства-то будет? И озаботился.

Руку он вытаскивал медленно.

— Видишь?

Свёрточек из промасленной бумаги.

— Я сюда вот положу и отступлю. Ладно? Ты бери-бери… и не думай… мы тут вдвоём. Мы ж повязаны, деваться некуда… и не шуми, военным оно ни к чему знать. Просто сам подумай, зачем мне тебе вредить? Если что, Сургат с обоих шкуры спустит и не задумается.

Значит, без этой сволочи не обошлось.

— А потому дружить надобно… и сидеть тихо-тихо. Так, чтоб ни один там, — он дёрнул головой в сторону. — Не почуял…

Жмых не сводил со свертка глаз. И быстро жадно сглатывал. А ещё моя тень слышала, как громко, всполошенно колотится его сердце.

— Ты… — шаг, бочком и не убирая револьвера. — Мог бы… сразу… сказать… дать…

— Чтоб ты всё использовал и потом маялся? — хмыкнул дарник, не скрывая презрения. — Нет, Жмых, так не пойдёт. И револьвер убери. Пальнёшь и мигом военные сбегутся… понаехало их.

Жмых заторможенно револьвер и убрал. Правда, к заветному свёртку приближался он медленно, словно до конца не веря в этакое счастье. А потом, присев на корточки, потянулся. И второй отступил ещё на шаг, руки над головой поднимаю.

— Пользуйся. Мешать не стану. Пойду гляну, как там наш, а то и вправду холодновато. Ещё околеет ненароком. Этого нам Сургат точно не простит…

Глава 26

Высочайше повелеваю созвать особую комиссию, дабы негласным образом провести ревизию высших учебных заведений Петербурга на предмет выявления и участия в распространении крамолы…

Внутреннее распоряжение Великого князя Г. Е. Романова главе комитета цензуры, тайному советнику В. Л. Тишайшему.

Еремей был жив.

В ямине они устроили то ли логово, то ли лежбище. Еловые лапы. Тряпьё какое-то. И в куче его, почти неразличимый в черноте, валялся Еремей. Спеленали его туго, но неумело.

Призрак, повинуясь приказу, подобрался поближе.

И ещё ближе.

Но человек внимания не обратил.

— Вот и остались мы вдвоём, Еремеюшка, — тихо сказал он, опускаясь к куче. — Слышишь меня? Да ладно, я ж чую, что слышишь. Хватит. Это перед Жмыхом можешь в помирающего играть. А со мной шутить не надо.

— Жмыха положил?

— Я? Да как ты мог такое подумать. Сам он. Всё сам… и на зелье дурное подсел, и дозу не рассчитал.

— Чистое сунул?

Эти двое неплохо понимали друг друга. И я придержал Призрака, готового сунуться к Еремею. Успеется. Послушать вот интересно.

— Так… случайность. Вышло…

Глазами Тьмы я видел торчка, который дрожащими руками разрывал пакет. Всё-таки наркотики — зло. Всегда знал и никогда с этим дерьмом не связывался, хотя предложения были, да… выгодные.

Очень даже выгодные.

Над парой всерьёз задумывался, как как-то… не сумел себя переломить, что ли? Знаю, чистоплюем посчитали. Одни так и вовсе решили, что раз в отказ пошёл, то слабый и хватку подрастерял свою.

Земля им пухом.

Тьма подобралась ближе. Она почти заглянула в лицо человека. И лицо это было перекошенным, с запавшими глазами, которые то и дело подёргивались. Приоткрытый рот. Ниточки слюны от губы до губы. И толстый язык, облизывающий верхнюю губу.

Он справился с бумагой.

И вытащил тройку шприцов. Один выскользнул из рук, и человек взвыл, явно представив, как теряет дозу. Он спешно отложил остальные и наклонился, чтобы найти…

— Убей, — разрешил я Тьме. В конце концов, тени надо кормить. А это дерьмо всё одно сейчас подохнет. Так пусть хоть с пользой.

Тьма — не человек, переспрашивать не стала.

Она просто распалась на облако, такое, которое в кулак поместится, и накрыло лицо человека. А тот и замер, как стоял, на четвереньках с найденным шприцом в руке.

И умер.

И до меня донеслось эхо обиды.

— Второй твой, — пообещал я Призраку. — Но мне надо послушать.

Понял.

Тьма подрагивала, впитывая силу или что там. И тоненький ручеёк её потек ко мне и… к Призраку? Делится? Умница какая.

— Чего ты хочешь? — просипел Еремей.

— Свалить из этого дерьма.

— А я тут каким боком?

— Обычным, Еремей… обычным. Сам посуди. Уйти-то можно, но куда и как? Да и с пустыми карманами далеко не получится. А я хочу, чтоб совсем уехать… граница вон, рядышком. Польское княжество, считай, вольные земли. Обосноваться можно неплохо, были бы деньги. Но вот беда, у меня их нет.

— У меня тоже.

— А у Громовых есть. Им-то теперь, небось, без надобности.

— Так шёл бы и брал.

— Совсем за дурака меня держишь? Или думаешь, с Сургатом выйдет договориться? Он-то, конечно, тебя трогать не велел, но, думаю, лишь потому, что хотел сам порасспрашивать. А клятва… клятву по-всякому переиграть можно. Сургат, к слову, в большую силу вошёл. Ты, может, не слыхал, но и Монаха он на тот свет отправил, и Игошу следом. Даже Выхлеста не пожалел, хотя тот вроде как и не собирался воевать и право за Сургатом признал. Но нет. Мало показалось. Теперь весь город под Сургатом ходит.

Ну хоть у кого-то карьера в гору пошла. Впору порадоваться за человека.

— И? — Еремей по обыкновению не многословен.

— Сука он.

В этом я согласен.

— И давит. Чуть от кого почует угрозу, так сразу… меня вот в живых не оставит. В глаза-то улыбается, а так… я тебя отпущу, а ты мне поможешь.

— Как?

— Ты ж знаешь, как туда пройти. Знаешь ведь… ты там служил. Стало быть, все ходы и выходы…

— Я там и пары месяцев не пробыл.

— Кому другому на уши присаживайся. Я ж тебя, Еремей, давно понял. Ты, как та лиса, пока окольные пути не разнюхаешь, не сунешься. И Сургат это знает. Потому и велел тебя придержать. Он-то не пожалеет.

— А ты?

— А я отпущу. Клянусь! Вот мамой своей клянусь.

— И давно она померла?

— Я ж и иначе могу. Ты ж знаешь…

— Дурак ты, Фома… туда вон и военные соваться не спешат.

— Так то военные, — довод Фому явно не впечатлил. — Они ж пока приказ, пока одно, пока другое. Опасливые. А мы так, краешком. Войдём тишком, оглянемся… я вон дарник. Прикрою ради такого дела.

— И что ты там найти хочешь?

— А хоть бы чего… усадьба, чай, большая. Стало быть, и серебро найдётся, а то и золотишко.

Я сделал вдох, пытаясь обложить ярость, которая полыхнула в