Основы человечности. Работа над ошибками - Екатерина Владимировна Шашкова

верхней полки фарфоровую пиалу, и в неё немедленно сыпанули горсть конфет. Вода в чайнике уже начинала закипать. На столе, как по мановению волшебной палочки, появлялись чашки, блюдца, печенье, колбасная нарезка и салат из крабовых палочек.

— Вчерашний. Доедать надо, пока не пропал, — прокомментировала Ольга Степановна.

«Прекратите! — хотел крикнуть Тимур. — Перестаньте вести себя так, будто всё в порядке. Будто ничего странного не произошло. Будто никто не ссорился сегодня утром. Будто никто не орал друг на друга всего пять минут назад!»

Но вместо этого он послушно уселся на треногую табуретку и приготовился досматривать цирковое представление до конца. Ксюша устроилась рядом, беззаботно болтая ногами, но жесты выглядели деревянными, а улыбка — натянутой.

— Не бойся, — шепнул Тимур.

— Это не я. — Девочка обвела пальцем узор на скатерти. Палец подрагивал, скатерть едва слышно шуршала. — Я волнуюсь, но не боюсь. Людвиг был прав, это не мой страх.

И тут Ольга Степановна уронила сахарницу.

А потом рухнула рядом с ней на колени — и зарыдала. Громко, искренне, как будто стальная броня, сковывавшая её с головы до ног, наконец-то лопнула, обнажив мягкую сердцевину.

* * *

Тимур уже успел в красках представить себе полноценную истерику, но Ольга Степановна быстро успокоилась сама. Решительным жестом вытерла слёзы, махнула рукой на чайник (пейте, мол, не ждите) и ушла умываться.

— Ну наконец-то! — прокомментировала Ксюша, наливая себе чай.

— Довела бабушку — и радуешься? — поддел её Людвиг.

Ксюша действительно улыбалась, и не вымученно, как до этого, а совершенно естественно.

— Я бы ещё поспорила, кто её на самом деле довёл, — усмехнулась она.

— Да, я старался! — Оборотень подтянул ближе к себе миску с салатом, словно и не слопал половину пиццы меньше часа назад. — Она у тебя крепкий орешек.

— А теперь объясни, зачем ты этот дурдом устроил? — потребовал Тимур. Ему, наоборот, кусок в горло не лез. Люди в слезах всегда вызывали у него оторопь, а уж пожилой человек — тем более.

— Просто напомнил, что кроме выдуманных проблем с внучкой у неё есть вполне реальные проблемы с дочерью, причём нерешённые. В принципе, она про них и не забывала, даже дневник хранила, но что-то конкретное делать, как я понимаю, не планировала.

— С чего ты вообще взял, что это она подбросила дневник?

— Так она же сама созналась.

— А до того, как созналась? Ты же не просто так его с собой прихватил.

— Считай, что это было озарение. Я просто подумал… Салат, кстати, вкусный! Зря не ешь. Ну так вот, я подумал, что если Надю действительно выгнали из дома без вещей, в одном халате, то вряд ли она успела забрать дневник. Это, в принципе, не та вещь, которую хватаешь в первую очередь. Значит, всё это время он лежал дома.

— Тогда я бы давно его нашла! — влезла Ксюша.

— Именно! А раз не нашла, значит, твоя бабушка его куда-то спрятала. И хранила всё это время вне дома. Поэтому и запах такой странный, настоящая сборная солянка. Если бы я хоть раз с ней до этого вживую пообщался — опознал бы, но я ведь её собственный запах знал только через тебя… В общем, я решил понюхать бабушку. А тетрадку прихватил на всякий случай. И ведь пригодилась же!

— Осталось выяснить, зачем было подбрасывать её мне таким хитрым способом.

— Сейчас спросим. Кстати, у неё там точно всё в порядке?

Все, не сговариваясь, обернулись к маленькому окошку в стене между кухней и ванной. У Тимура дома было точно такое же и с детства вызывало вопрос, зачем строители придумали этот совершенно бесполезный архитектурный элемент. Мама считала, что для дополнительной вентиляции, папа — что для освещения. Обе версии казались сомнительными, а потом этот архитектурный атавизм и вовсе загородили шкафом и вопрос отпал сам собой.

Дома у Ксюши окошко осталось открытым, аккурат над холодильником, и из него не доносилось ни звука.

— Повода топиться у неё вроде бы нет, — осторожно предположил Людвиг.

— Мало ли… Возраст всё-таки, а тут такие потрясения. — Меньше всего Тимуру хотелось думать о статистике инсультов и инфарктов у людей старше пятидесяти, но оно как-то само думалось.

— Да она мне каждый день такие потрясения устраивает — и ничего, — буркнула Ксюша, но всё-таки встала и подошла к стене. Осторожно дотронулась до неё ладонью, потом прижалась лбом и замерла в такой позе.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Людвиг.

— Да нормально всё. Даже хорошо. Уже не плачет, просто думает. Вроде как собирается с духом, чтобы выйти.

— Ты настолько хорошо её слышишь? — удивился Тимур.

— Сама удивляюсь. — Ксюша отлипла от стены, вернулась за стол и перетащила поближе к себе остатки салата, а то миска уже показала дно. — Раньше вообще не слышала, но сейчас она наконец-то расслабилась и эмоции стали нормальные, человеческие. Разборчивые. Такое чувство, будто она даже хочет быть услышанной. Хочет, чтобы я её поняла.

— А до этого не хотела?

— Видимо, нет. Раньше она всегда была словно за стеной, в саркофаге каком-то. С ней говорить совершенно невозможно было, как со статуей общаться. Иногда — с орущей статуей, но всё равно. Я поэтому про её страх сразу и не догадалась, даже не подумала, что такое может быть. А сейчас… да, ей всё ещё страшно и больно, но это нормально. С ней наконец-то всё нормально. Правда, мне кажется, это ненадолго… — Ксюша на мгновение прикрыла глаза. — Ну вот, опять закуклилась. Значит, сейчас выйдет. Ну-ка все быстро сделали умные серьёзные лица!

Тимур поспешно выпрямился на стуле и убрал локти со стола. Людвиг, наоборот, растёкся по скатерти взъерошенной кляксой.

Когда Ольга Степановна вновь появилась на кухне, о моменте эмоциональной открытости уже ничто не напоминало, выглядела она как обычно: надменный взгляд, поджатые губы и безупречный макияж. И домашние тапочки.

— Продолжим беседу? — Она села на стул и закинула ногу на ногу. Правый тапочек нетерпеливо качнулся.

— Салат очень вкусный, спасибо, — вежливо ответил Людвиг. И с той же интонацией продолжил: — Зачем вы подбросили нам дневник?

Внезапной смене темы удивился,