Самый опасный человек Японии - Александр Накул

— Я занимаюсь каллиграфией, — ответил Кимитакэ, потом вспомнил, во что он одет, и добавил: — То есть я пока в школе учусь, а каллиграфией увлекаюсь. Мне посоветовали к вам обратиться по некоторым тонким вопросам, которые не описаны в современных учебниках.

— Каллиграфия, поэзия и литература? — опять спросило старческое лицо. Теперь можно было различить, что голос у него неожиданно молодой, хоть и болезненно надтреснутый.

— Именно так.

— Говоришь, разбираешься?

— Я читал и практиковал.

— Вопрос по литературе. Сколько томов в «Войне и мире»? Я про роман.

— Четыре. Но его издают обычно в двух томах: два тома в первом, два во втором.

— А сколько томов в «Отверженных»?

— В «Отверженных» пять частей. Но их тоже издают в двух томах. Первый том — до половины третьей части, а вторая половина уже во втором.

— Что-то ты знаешь, — произнесла голова. И пропала.

Кимитакэ решил, что это означает приказ подождать. Всё дело было в том, что хозяин был из той специфической породы людей, которые не любят произносить больше трёх слов за раз.

Вроде того патриарха дзен, который на все вопросы отвечал не больше, чем одним иероглифом, — и каждый раз именно этого иероглифа было достаточно.

Но вот дверь отъехала в сторону. На пороге стоял Курортник — патриарх современности.

И оказалось, был ещё совсем не стар — на голых икрах, что виднелись под полами строгого чёрного домашнего кимоно, ещё не проступила сеть варикозных вен, да и глаза сверкали очень молодо.

Всё было проще и жутче — это был человек, который состарился раньше времени.

И состарил его не труд, не невзгоды и не наркотики, а то, что американцы называли синдромом Вернера.

У японцев, которые знамениты вечной моложавостью гладких азиатских лиц, это смотрелось особенно жутко. Лунообразное, морщинистое лицо, зачёсанные назад волосы, исчерченные нитями седины, и дряблая кожа на руках и шее — всё это казалось нелепым маскарадом, уродливым мешком, который натянули на ещё нестарое тело.

— Нам можно зайти в ваш уважаемый дом? — осведомился Кимитакэ.

— Если ты искусен.

Кимитакэ полез в портфель и достал оттуда гамаши, ещё влажные после вчерашнего приключения, и протянул Курортнику. Тот расправил их и внимательно изучил иероглифы, написанные на ступне.

Потом без единого слова развернулся и ушёл в глубину дома.

Дверь осталась открытой.

Можно было входить.

Ребята шагнули в древнюю прихожую. Снимая ботинки, Кимитакэ заметил, что Ёко опять с ними.

Эта девочка определённо умела быть в центре событий.

Дом пропах пылью и благовониями, которые пропитали доски за многие десятилетия. Повсюду громоздились нераспечатанные тюки с книгами, между ними приходилось буквально лавировать.

Курортник провёл их в кабинет. Мебель там была старая и потёртая, но по-прежнему прочная и удобная. Окно открывалось во влажный морской пейзаж, и там можно было разглядеть пятнышко, которое и было здесь главной роскошью. Это была гора Фудзи.

На низком столике стояли четыре чашки с ароматным зелёным чаем, над которым ещё трепетал дымок.

Видимо, он и так собирался их к себе пустить. Но только после положенного испытания.

Ребята расселись за столом. Курортник сел спиной к Фудзи, дождался, пока гости сделают первый глоток, и спросил:

— Зачем вы пришли?

— Я занимался одной из древних форм письменности, — начал Кимитакэ. — Иногда это называют каллиграфией, но это весьма неточно. Само слово «каллиграфия» означает «красивое письмо», но как только мы пытаемся использовать это определение, наша стрела летит мимо. В том, чем я занимаюсь, результатом нередко является надпись, и она красива. Но это красота здорового, изящного, сильного тигра. Он красив, но не потому, что украшает себя или хотя бы заботится о своей красоте. Все дело в том, что он — тигр, в нём есть всё то, что древние называли «полнотой жизненных свойств». А ещё — он опасен. Искалеченный или постаревший тигр уже не может охотиться и любить, потеряв красоту, он уже не может быть тигром. Тут действует тот же принцип. Достаточно сильное письмо — всегда прекрасно. Когда говорят о воздействии слова на жизнь, обычно имеют в виду слова из официальных законов, распоряжений, смертных приговоров. На самом деле, конечно, и просто должным образом написанное слово перестаёт быть словом. Оно становится словооружием.

— Ты убил кого-то?

— Нет. Но вокруг меня постоянно кого-то убивают. И всё из-за моих увлечений.

— У трона опасно.

— Но я не претендую на трон!

— Допустим.

— Я надеялся, что мои способности со временем принесут величайшую пользу нашему государству, — продолжал Кимитакэ. — И был очень рад, когда у меня появились первые покровители. Но вскоре всё изменилось. Как оказалось, сама власть в нашем государстве расколота на несколько враждующих партий. И когда одна из них взяла под своё покровительство меня и Юкио-куна, то она настолько усилилась, что конкуренты решили её раздавить. Просто на всякий случай.

Курортник не успел дать даже свой обычный краткий ответ. В прихожей послышался шум, грохот, возмущённый женский голос.

Юкио без единого слова поднялся и пошёл разбираться.

Шум затих. А потом дверь кабинета снова отодвинулась.

Но вошёл не Юкио, а человек, которого Кимитакэ знал как заместителя директора Гакусюина по хозяйственной части.

* * *

За прошедшие пару недель он неожиданно изменился — обзавёлся новеньким драповым пальто, шляпой ему под тон, а рука сжимала трость, способную в случае чего послужить и оружием. Лицо ещё больше высохло, орлиный нос заострился, а чёрные глаза метали чёрные молнии.

Похоже, он перешёл на другую должность — и эта должность давала ему куда больше полномочий, чем прежняя.

— Где длинноволосый? — спросил Курортник.

— Я попросил его не вмешиваться, — бросил заместитель директора. — А где кореец?

— Какой кореец? — снова спросил Курортник.

Было ясно, что эти двое знают друг друга достаточно давно. Между ними явно были какие-то давние, застарелые противоречия. И человеку со стороны было почти невозможно понять их до конца…

— Кореец, который умеет превращаться в лису! — пояснил заместитель директора. — Мы проследили его до вашего дома. Лис где-то здесь!

«Он определённо знает больше, чем разрешено», — подумал Кимитакэ. Ему было интересно, что ответит Курортник, но Курортник посмотрел на него так по-тигриному сурово, что стало ясно: сейчас должен говорить сам Кимитакэ.

Потому что тут трёх иероглифов определённо не хватит.

— С корейцем, который одновременно лис, я пока не сталкивался, — заметил