Былые - Брайан Кэтлинг

по первому вдоху. Деревянное веко с прилипшим ковром отпало, и Модеста вперилась в гулкую глубину. Издала тихий писк радости, нырнувший штопором между покорными челюстями и отразившийся с громкостью пропасти. Подняла руку, и отец Тимоти взял ее, пока она спускалась в дыру. Лестница была безукоризненной. Не грубо вытесанные плиты, как в церкви, но идеальные симметричные ступени из живой скалы. Их сладил не деревенский мастер. Пропорции и элегантность принадлежали совсем другим временам. Снизу исходил свет, разливавшийся в пещере. Пока они осторожно сходили вниз, навстречу поднимался шум вечного моря. На полпути Тимоти оглянулся к прямоугольнику в потолке этого подземного собора. Казалось, тот находится очень далеко, и вьющаяся лестница не прибавляла уверенности. На миг головокружение запустило когти ему в нутро и дыхнуло льдом на хребет. Девочка почувствовала это в руке и сжала ладонь священника. Он поморщился, вернулся в реальность, когда крошечные тиски с твердыми ногтями сдавили его концентрацию обратно ей в услужение. Они продолжали путь и свернули на очередной марш, проходивший под низкой аркой. Пещера была не обычной. Они вошли в каменные чертоги, которые дышали. Почти круглое пространство заполнялось ритмичными выдохами и вдохами. Посреди пола находилось прямоугольное отверстие. Оно совпадало с отверстием в доме, находившемся высоко над головой.

Дыхание исходило из этой дыры. Ниже была огромная водяная пещера. Когда внутрь накатывало море, его огромная масса заполняла и смещала пространство, воздух выталкивался и высасывался из узкой угловатой скважины.

— Здесь тебе и писать, — сказала она. — Покамест не закончишь, спать можешь наверху.

Простой приказ смутил и испугал его, так что он ответил двумя простыми вопросами.

— Что писать?

— Я скажу что, — ответила она.

— И чем писать?

Она озорно улыбнулась и теперь взяла только один его палец, которым энергично потрясла, хрустнув костяшкой.

— Этим, глупый.

Глава двадцать седьмая

В оставшиеся светлые часы Измаил велел своим людям кружить по известным тропинкам. Тем, что были нарисованы на выцветшей карте в домике станции. Они кружили в поисках отметин и намеков, а потом возвращались с докладом. Нигде и ничего — лишь пара выдохшихся признаков давно отсутствующих гостей и свежие следы мимохожей безразличной дичи. Все знали, что не найдут лимбоя с первой же попытки. Это было ритуальное упражнение, разминка для глубокой вылазки завтра на заре. Измаилу выделили собственную палатку. Изначально предполагалось, что он разделит ее с Антоном и Урсом. Огромная, с двумя отдельными комнатами и наклонным входом. В ней можно было выпрямиться во весь рост и расставить вещи на выданной складной мебели. Поставили ее подчиненные Вирта. Здесь назначили их базовый лагерь, охранявшийся днем и ночью.

Измаил сидел под скатом внешней комнаты со стаканом теплого джина и сигарой. Букет табака и пахучего брезента окружал спокойствием. Он был рад, что двое других остались у поезда; хорошо иметь такое жилище для себя одного. Он рассредоточил глаз, позволив матерчатой комнате разгладиться в плоскую картину. Это случалось часто, когда он расслаблялся. Впервые началось в доме Небсуила после операции. Во время выздоровления он многими часами перебирал коллекцию странных книг старого волшебника. Немало наслаждался репродукциями картин. Шедевров, разжигавших воображение и нужду. Они входили в глаз и мозг плоско и чисто, как и надо проецироваться всему остальному миру. Он не сомневался, что все двуглазые люди от разделения мозга и биполярной сложности зрения выгадывают лишь путаницу.

Мысли вернулись к Шоле, к складкам и твердости ее тела. Изгибу спины и силе бедер. Ясности ума. Во все еще влажном воздухе поднимался пар, и он увидел арабески ее шрамов и пышных длинных волос, и спросил себя, почему сидит в этом пропащем лесу, а не в ее постели. Снаружи рептилии и амфибии начали звать звезды, пока изнутри деревьев выдавливались тени и всеодолевающая тьма с легкостью протянула бесконечное через личное.

Он поднял тонкий черный шарф — который ему подарила она. Который, по ее словам, Небсуил связал из ткани от собственных червей. Измаил прятал его глубоко в кармашке кожаной наплечной сумки. Подальше от цепких глаз Сирены. О ней он не вспоминал ни разу. Такое вторжение лишь раздражало. Тут он вспомнил о гостинце Небсуила и зарылся в сумку, чтобы достать кожаный кошель. Вскрыл его лезвием и вынул латунную трубку, внутри которой нашелся свиток. Вышел на самое яркое место в угасающем свете. Почерк был крохотный и убористый. Сперва Измаил принял буквы за персидские или финикийские; затем понял, что это сжатая и старая саксонская форма немецкого. Поднес бумагу поближе к лицу и прочел:

Измаил, я пишу, зная, что ты вернулся в Великий Ворр и что таков всегда был твой удел. Мы много беседовали об обширности леса, о проживающих в нем сущностях и о твоем стремлении найти в нем свое происхождение. Я понимаю твою уникальность пуще любого, кого ты встречал или повстречаешь, и ты знаешь, сколь я ее ценю. Я уже выслал тебе предупреждения о лютой ненависти, затаенной против тебя Сидрусом. Но эта непосредственная угроза ничто в сравнении с бедой, что подстерегает тебя вблизи от Былых. Когда мы прежде говорили об этом покинутом племени, я прятал познания о них, дабы уберечь тебя и развеять любопытство. Глупо, ведь ты, разумеется, всегда с огнем следуешь своим желаниям. Посему теперь я скажу открыто: избегай любого их признака и присутствия. Они начинают пробуждаться. Их, забытых Богом, принял куда более великий, медлительный хозяин. Сам лес. За века он проник в каждую вену, каждый фолликул, каждую пору их истлевающих тел и теперь бежит в них подобно бесконечной болтовне в людях. Они пробуждаются, ибо Ворр чует угрозу, далекую и постоянную, — силу, способную стереть его навек. Он ведал о ней столетиями, а теперь пробивает час; он готовился, менял свое дыхание, обитателей и Былых. Одни уже ушли, другие преображаются, и все знают о тебе. Твое будущее в лесу несказанно, и ныне настал твой последний шанс внять инстинктам и бежать. Возьми женщину, что я тебе прислал, и отправляйся на восток, в земли моря, где деревья есть ничто. Отправляйся к великим океанам, ибо вода есть память мира, а леса — его слепая амбиция.

Прошло два дня с тех пор, как написаны слова выше, и теперь я знаю, что скоро вновь увижу тебя вне пределов этого проклятого леса, и что побег не станет твоим путем. Иди же с доблестью, хитроумием и страстью и выживи, дабы вновь стать уникальным.

Через полог пролился первый тонкий дождь, принося