Тоска - Александр Александрович Павловский

меня с сыном. А люди ничего не простили. Меня вели по этим улицам, среди пепла и дымящихся головешек. Кругом стоял плач, затем сыпались проклятия, а кто-то даже несколько раз кинул камень. Один удар пришелся мне в живот, а другой сыну в лицо. Я крепко сжимала его руками, и он героически молчал, а вот я рыдала. Мне было обидно, что я вновь поверила лжецу. За жестокость Заруцкого ответила я и мой сын.

Нас привели в ту самую башню, которую сейчас обзывают «Маринкиной». Сутки сидели без еды и воды. Я смотрела сквозь бойницу и видела только руины. Внизу толпились люди, кто-то кричал, что меня нужно вздернуть, кто-то хотел растерзать голыми руками, а кто-то и вовсе молча кидал камни, хоть они и не попадали внутрь. Всё началось со злобы и этим должно было закончиться. Я смотрела сыну в глаза, а он молчал. Он понимал, что происходит и что нас ждет дальше. Мне хотелось верить в чудо, но не для себя, а для сына. Чтобы его пощадили и не дали умереть в столь юном возрасте. Но время было такое, что ребенок мог вырасти и вернуться для отмщения.

Говорят, что я, якобы, обратилась вороной и вылетела в бойницу, а потом не смогла вернуться обратно в тело. Это не совсем правда. Частично. Нет таких молитв и ритуалов, что смогли бы спасти наши души. Через несколько дней, когда народ разогнали от башни, к нам пришли стражники. Они закрыли за собой дверь и произошла расправа. Я видела, как мой мальчик вжался в стену и зажмурился, а потом упал и истекал кровью. Не стоит объяснять, что сделали сначала со мной, прежде чем убили. Перед смертью я обратилась вороной и вылетела в бойницу, гонимая горькой болью. Не знаю, как это произошло, но я видела, что наши тела замуровали в башне. После чего окропили святой водой, и я больше не смогла попасть внутрь. Даже сейчас мне не удается туда войти, а прошло столько времени.

Я застряла здесь навсегда, среди пепла и тлена, коронованная царевна. Без возможности уйти или вымолить прощение. И сколько раз я просила помощи, никто не помогал. А я всего лишь хочу похоронить сына. Это моё неоконченное дело.

– И ты хочешь, чтобы я достал тебе кости сына?

– Да. – Она жалобно взглянула мне в глаза.

– А, если я откажусь? Что, если я тебе не верю?

– У тебя нет другого выхода, если ты хочешь покинуть город. – Лицо вновь исказилось в жестокой улыбке.

– Это ведь всё галлюцинации. Я закрою глаза, подожду и, когда открою, то всего этого уже не будет.

Я зажмурился, а, когда открыл глаза, то всё снова было на своих местах. Крест старался коснуться небес, дома блестели яркой краской, а толпы туристов обсуждали новости и фотографировали каждый угол.

– Ты можешь придумать себе любую отговорку по поводу этого места. – Марина схватила меня за грудки и уставилась глаза в глаза. – Но правда будет такой, какую я тебе показала. И у тебя есть лишь два пути: либо ты принесешь мне кости сына, либо останешься здесь навсегда. Из этого города идут несколько дорог, но они будут для тебя закрыты. Конечно, если бы у тебя была железная мелочь, то это открыло бы еще один шанс, но у тебя её нет. Увы! Придется принимать быстрое решение.

– Да иди ты к черту! – Я вырвался и вскочил с лавочки. – Ты больная! Обратись к врачу.

– Мы все почти у него дома. Только запомни, в следующий раз, когда захочешь прогуляться ночью, удар будет не в затылок. Я злопамятная. – Марина демонстративно щелкнула пальцами и уверенно пошла в сторону башни.

– Блять, – головная боль вновь вернулась, – чертов цирк! Пора валить из города.

Улица Лажечникова сомкнулась на мне. Щурясь и озираясь я, как пьяный, брел от лавочки к лавочке. Головная боль не просто появилась вновь, а ударила с такой силой, что вдавило виски внутрь. Тяжело втягивая воздух, мне хотелось упасть и свернуться калачиком. Как в детстве, когда тебе страшно. Прячешь лицо в колени, считаешь про себя, или поешь мысленно веселые песни, только бы не думать о том, что вокруг что-то скрипит в темноте. И, как только тебе удается отвлечься, звуки сразу исчезают. Кто-то из темноты безнадежно сплевывает и уходит восвояси. С головной болью этот трюк тоже может помочь, но нужно пробовать. Да посреди улицы не хочется этого делать. Даже, если этот мир мертв и мне никто не поможет. Я сам себе помогу, но не здесь. Мне не стыдно, просто не удобно. Асфальт ведь кругом.

Благо до гостиницы было рукой подать. В моем состоянии, конечно, оказалось дальше. Улицы, как гармошки растянулись перед глазами в безмолвную линию. Все такие ухоженные, красивые, с заборами цвета спелой сливы или персика, а стоит одной сумасшедшей из легенды щелкнуть пальцами, как всё кругом потеряет этот цвет. Хотя, щелчок мне бы не помешал, там вместо асфальта плотная завеса травы и в нее можно было бы лечь даже посреди дороги. Но этот риск не оправдан. Мир, который она показывает или галлюцинации, которые наводит, не слишком мне понравился. Молчание костей, да блеск разбитых окон. Это даже миром сложно назвать. Пепел и тлен, в котором только кирпичи и выстояли. Они опять же выдержали удар.

Ближе к дому я перестал понимать куда иду. От невыносимой боли глаза сузились до тонкой полоски, через которую я видел лишь ниточку пути, а не полный двор. Шёл почти на ощупь, даже не озираясь. Ударился о крыльцо, занесло на повороте. Поднялся по лестнице с закрытыми глазами, держась за перила и воспоминания о доме. Внутри было тихо и я мысленно прочел придуманную на ходу молитву, чтобы Зоя Ивановна не вышла сейчас в коридор. Я справлюсь сам, мне бы только добраться до флакона с таблетками и прилечь. Станет лучше. Я соберу вещи и уеду. Мне здесь не место.

Где-то на кровати рядом с телефоном должны были лежать таблетки. Я оставил их, когда вышел с утра. Прополз на коленях и руками ощупал кровать с краю. Как только пальцы коснулись флакона, стянул его в руку и насыпал горсть. Приполз к ванне и включил кран. Зажурчал водопад. Мысленно представил, что открою глаза и нет никакой гостиницы, передо мной горная речушка и я стою рядом с источником. Вокруг высятся гордые горы, оглядывая окрестности своим великаньим взором и их макушки