Былые - Брайан Кэтлинг

class="p1">Николас взмахнул длинной прямой рукой и показал, что им пора уйти от небольшого собрания пациентов, так полюбивших их небольшое представление. Они перешли в центральный коридор, затем по нескольким маршам широкой лестницы — в дальний северо-восточный угол огромного здания. Былой открыл дверь, которая вела явно не в палату; здесь сохранялась некая элегантность. Он приложил палец к губам и дождался, когда Гектор понимающе кивнет; затем они зашли. Комната была увешана картинами и облицована книгами. Опрятные владения украшала дорогая мебель. Но самая выдающаяся черта — широкое окно с великолепным видом на город. Николас подтащил по полу стул — как показалось Гектору, в излишне неуважительной манере. Затем усадил профессора и дождался, когда его полная концентрация перейдет за стекло.

— Теперь ты будешь моим стариком — не волнуйся, все голоса разыграю я сам, но смотреть нужно в правильную сторону, где в то время был он.

Гектор кивнул и понадеялся, что сейчас будет как в случае с последним явлением Уильяма Блейка. Затем снова обернулся.

— Но разве Ламбет не вот там?

Он показал от окна на книжный шкаф.

— Остер умом, как камень. Ламбет-то там, да самому старику на месте не сиделось, вот почему было так просто, когда он жил на Фонтейн-корт, — Николас снова переходил на речь Южного Лондона — первую речь, что он узнал. — Под конец он жил там.

И вновь повернул голову профессора, нацеливая глаза через стекло, через реку, на гнездо улиц, снесенных шестьдесят лет назад. Запуская траекторию из тела, сквозь окно и над водой, а сам Гектор сидел неподвижно и слышал каждое слово. Николас продолжал объяснять — или, по крайней мере, пытаться. Многое казалось бессмыслицей, пока Гектор не осознал, что речь идет о творчестве Блейка.

— Мы работали над ним годами — множественный я и старик. Но вечно упирались в одну и ту же загвоздку; его потребность вещать и показывать. Он все время писал картины для других, за деньги, правда, но прекратить не мог. Всякий раз, как делал реликвию или мякоть, не мог их не расковырять и не сделать из них картину. А важно, видишь ли, оставить все в покое. Дать нарасти корке, а потом илу, чтоб затвердело. Ведь на бумаге-то результата не будет.

Гектор почти ничего не слышал, потому что наконец замедлился на мощеной улице, поднимавшейся от набережной. Замедлился, потому что следил, как от него уходят две фигуры, рука об руку.

— Инфернальные картины, сделанные как словами, так и почирканные краской. Даже изобрел способ делать больше одной за раз. Вечно он заполнял, правда, вечно красил и рифмовал. Не по нему было проглотить смыслы и накопить их для большой истины.

Ноги Гектора не касались земли — казалось, он плывет по-собачьи, но это и к лучшему, поскольку брусчатка была поблескивающей и коварной. Меньший из дуэта то и дело терял равновесие на мокром склоне. Когда высокий поднял вес первого, Гектор понял, что следует за Николасом и его стариком.

— Я не мог быть на церемонии погребения нашего множества, это была его работа, вот почему было так тяжко держать песню внутри него, закупоренной. Песня, видишь ли, излучала нимб, а для его заключения существовало только одно место.

Теперь парочка петляла по мостовой, спрессованной великим весом толпы, которой они как будто не замечали. Николас беседовал с художником, придерживая его за руку; сопротивления не было, только легкие запинки, пока они ковыляли вперед.

— Работать полагалось в месте без деревьев, без единой щепки. В лесу камня. Высоко над листьями и ветками.

Гектор подплыл ближе, когда они вошли в тень огромного здания, господствовавшего надо всем вокруг. Он понял, что это собор Святого Павла — величайший собор Лондона. Видел, как Былой направляет Блейка через высокий вход, и пытался последовать за ними, но свет на ступенях оказался слишком твердым, тени — слишком отчетливыми. Здесь его пятну не за что было зацепиться и реальность проекции подточилась, так что он потерял их из виду и начал отматываться обратно через Темзу в комнатку Бедлама.

— Только там, над городом, в каменном полукруге, можно было сделать отпечаток стиха.

Гектор вернулся в комнату и одурело обернулся на бессмысленные слова Былого.

— Вот я и прижал его голову к стене шепота, и он начал читать — чудесные стихи, вызвонившие великий нимб в куполе и внедрившие его резонанс в этот полукруг. Вот его великий вклад во множественное — его последняя величайшая работа поет в камне «шепчущей галереи» вдали ото всех деревьев, вечно.

Глава тридцатая

По возвращении Измаил уже выдохся. Они шли весь день и не нашли не малейшего следа лимбоя. Как столько людей может уйти, не оставив никаких признаков своего присутствия? Он вошел в палатку и снял ботинки, рюкзак, штаны, мокрую куртку и рубаху. Свалился в походную постель и лежал без движения, ожидая, когда же долгожданный сон снимет всю натугу и неотесанность дня в лесу.

Одна стенка палатки светилась от масляной лампы, повешенной снаружи на колу. Она горела всю ночь и расписывала его спальню мягкими тенями цвета хаки. По ее металлическому кожуху шипел дождь. Тяжелые веки начали смыкаться, он кубарем покатился по пролетам сознания, проваливаясь с каждой ступенью в ожидающий сон. Но его удержала леска, не дала упасть до конца. Что-то подсекало обратно в палатку. Он боролся, но его внимания на поверхности требовала назойливая, властная лебедка инстинкта. Он открыл глаза. В его владениях стояли другие запах и звук. Перед тем как сдвинуться, он поискал непосредственную опасность. Здесь есть кто-то еще? Вот что говорил запах. Звук же был тонким, сосущим, хлопающим. Он взглянул на свои рюкзак и пистолет, под сброшенной одеждой. Слишком долго выкапывать, мачете ближе. На миг звук ослаб и прекратился. Он скользнул по кровати и схватил ножны, висящие на ремне с инструментами. Звук возобновился. Лезвие вышло. Тут он понял, что это. Оно нарастало и опадало с ветром снаружи, в деревьях. Он позволил себе прислушаться внимательнее и проследил звук до дальней стороны палатки. Щель в брезенте была мокрой и дышала в такт воздуху снаружи. Он осмотрел ее. Не прореха, а наглый и мстительный разрез. Оглянулся обратно в комнату. На стол и складной стул, на деревянный сундук, на сумку. Все другое, все сдвинуто с места. Не безалаберный бардак залетного вора и не скрытная бережность грабителя или шпиона, а что-то еще. Другой вид постороннего, и тут уже в жилах заледенела кровь. Он перешел к столу