Былые - Брайан Кэтлинг

— Они его убили! — гаркнул Сол и навел винтовку.

— Нет! — крикнул Измаил.

Поспешная пуля промазала мимо вестника и прошла через ребенка. Тот разлетелся, во все стороны брызнула гниющая плоть. Измаил слишком поздно закрыл лицо руками, а вестник упал на землю, что быстро повторили остальные лимбоя. Второй выстрел убил одну из распростертых фигур, пока она неподвижно лежала.

— Поцелуй-поцелуй, — кричал между выстрелами Сол. Потом повернул винтовку к Брукеру, стоящему всего в нескольких футах.

— Поцелуй-поцелуй.

Винтовка Брукера все еще была в боевом положении. Он держал лимбоя на прицеле. Когда пуля вошла ему в грудь, Брукера развернуло к взбесившемуся Солу, а нервный разряд пустил его пулю Солу в левый глаз. Все слышали, как она ударила в кость. В каморе до сих пор лежал трассер, так что огненная пуля носилась в стенках черепа, словно горючая свинцовая оса, разжижая все внутри. Из трещин головы заплясал тот же пламенный венец, что Измаил уже видел ранее.

— Почелуууй, — прошипел Сол и завалился навзничь в тень леса.

Никто не шевелился, пока вестник не поднялся и не принял ту же позу, что и до конфликта. Разве что теперь прикрывал глаза рукой, словно от яркого света или песчаной бури. Только так он смог вновь обратиться к Измаилу.

— Дай нового, — сказал он как ни в чем не бывало. — Нового флейбера.

Когда Измаил обрел дар речи, он ответил:

— Если вернетесь на работу, я дам вам все, что захотите.

— Нового флейбера?

Глава тридцать первая

Дом Лоров словно был из стекла. Из-за напряжения между Сиреной, Гертрудой и их отсутствующими возлюбленными все сделалось хрупким и прозрачно пустым. Гертруда пересказала единственной подруге все, что Родичи говорили о Ровене, Измаиле, ней самой и истории и основании Эссенвальда. Это переосмыслило мироощущение подруги и пронизывало структуру реальности, подводя слабые линии или грядущие разломы в хрустальной архитектуре их жизней. Между напористым крутящим моментом панических вопросов и инерцией неведомых ответов трещали долгие периоды молчания. Когда они не разговаривали, обе запирались в уединении собственных удручающих тревог.

Гертруда не выносила пребывания рядом с Родичами. Ее фрустрация, гнев и навязчивый интерес задавали им злобные и невозможные вопросы, а отвечали они только недомолвками и энигмами, слишком похожими на правду. У нее, как и у всех остальных, была фундаментальная вера, что машины не лгут: коварные шестеренки и заблуждающиеся моторы — это анафема, противоречие. Двуличный двигатель немыслим. Но когда механизм настолько напоминал человека, все становилось возможно.

Сирена всегда сторонилась подробностей своего семейного дела. Почтенное состояние Лоров зародилось вместе с Эссенвальдом, хоть они и ранее были какой-то поблекшей аристократией. Леденящие душу истории Гертруды о нечистоплотных договорах провернули ключ в ее собственный подвальчик сомнений. Это и растущее беспокойство по поводу Измаила слились в желчный коктейль тревог, беспощадно бередивший давно утвердившуюся безмятежность. Ей всегда нравилось быть единственным представителем важного семейства. Деловые хитросплетения она оставляла брату в его далеком блестящем кабинете в Берлине. Никто не ожидал от его слепой сестры, что она будет принимать участие в денежной политике, даже после чудодейного дара зрения. Ее благодарность Измаилу за то, что он стал проводником драматических перемен, давно иссякла. Сперва ту сменила любовь. Безоговорочная любовь всеми фибрами существа. Сила и красота объединились, чтобы держать его и нуждаться в нем, и она обеспечивала все удобства и утешения, лишь бы он был счастлив. Запутавшийся и раненый молодой человек понемногу оттаял и отказался от боли. Минул совместный год спокойной эйфории. Затем они вышли на другую сторону Измаила. Неведомого мужчины под вымышленным обличьем. Он показал ей столько себя, подпустил, чтобы она залечила те раны, каких избегал он сам. Стоило же зашить их начисто, как он сделал вид, будто их и не было, и находил ее старания навязчивыми, а касание — слишком разоблачающим. Затем отступил еще дальше. Сирена замела свои замешательство и растущий страх под чувство долга и держалась дальше. Поощряла и одобряла его все более странные сексуальные требования, даже болезненные и унизительные. На короткое время он оставался доволен, оставался рядом. Она пыталась убедить себя, что это односложное безразличие — временная фаза, вымученная его скукой. Но в глубине души знала, что эмоционально он отстраняется. Сложные ритуалы и замысловатая жестокость их сношений это только подчеркивали. Он фетишизировал ее синяки, целовал с притворной приязнью боли. Объяснял, что так они достигают новых уровней чувственного просвещения. А она все это время чувствовала только меньше и меньше. Его настойчивые требования и изуверские обшаривания не доходили до ее сердца.

В то же время силы города уходили. Постепенно заглохли промышленность и целеустремленность. Всех заразило отчаяние. Ее личное богатство не пострадало бы напрямую. Денег хватало, чтобы провести все свои дни где-нибудь в других краях, в скромной роскоши. Но безопасная изоляция от засухи снаружи осложняла ее положение, делала морально неловким. Впервые она задумалась о переезде. Может, последовать за исходом на юг, к богатым и надежным землям вельда?

Она писала брату, чтобы испросить совета, но он этого не одобрил и говорил, будто произошла лишь малозаметная заминка, сбой в расширяющейся перспективе Эссенвальда. И что присутствие Лоров критически важно для их будущего. Это ее судьба, ее шанс наконец оказать поддержку семье.

Она задвинула письмо в угловой ящик бюро. Подальше от дотошного любопытства Измаила. Ему она не рассказывала о своем возможном плане или о консультации с братом. Лучше было не провоцировать его гнев больше необходимого. А конверт она скроет среди прочего мелочного свертка семейных бумаг, лежащих под одной из ее шкатулок с драгоценностями. Она вынула старую шкатулку из ящика, но та выскользнула из рук и упала. Сирена тихо выругалась из-за дорогого дребезга содержимого по полу. Не хотелось привлекать внимание к ее тайному миротворчеству. Она проворно собрала фамильные украшения — броши, изумрудные сережки и низки жемчуга — и с любовью вернула в интимное гнездо. Давно уже она не носила свое драгоценное наследство, предпочитая новые и более красочные покупки зрячих лет. Она коснулась их, вспоминая каждое по времени без знания об их внешнем превосходстве. Большинство принадлежало матери, и зрячие пальцы знали их со времен детства. Неожиданно по ней пронеслись разряды ярких воспоминаний и безо всякой причины мгновенно довели до слез. Касание хранило эти моменты надежно запертыми там, куда зрению было не подобрать ключ, чтобы их засветить. Теперь все вернулось. Как она помогала матери одеваться, как сосредоточенные пальчики