Башня. Новый Ковчег 6 - Евгения Букреева

стола, уставился мутным, ничего не понимающим взглядом перед собой. Во рту было сухо и противно, а в ушах всё ещё стоял сладкий обволакивающий шёпот — поцелуй меня, тигрёнок — вплетающийся в переливы телефонного звонка. К щеке что-то присохло. Юра с остервенением поскрёб пальцами кожу, отодрал жёванный кружок лимона, с минуту разглядывал его, с трудом соображая, что это. Потом брезгливо отбросил от себя, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и глухо застонал.

Этот сон преследовал его. Подкрадывался обычно в предрассветный час, являлся вместе с сумеречными тенями квартиры, со странным шёпотом, с удушливым запахом сирени — ароматом дешёвеньких духов, которыми она прыскалась. Наваливался, щекотал, душил… он потом долго хватал воздух судорожным ртом, не мог надышаться. А она стояла рядом с кроватью, обхватив ладонями обнажённый живот, почему-то уже большой, молочно-белый, с чуть вывернутым наружу пупком.

Она всегда приходила на излёте ночи, но никогда днём, и, может быть, поэтому он так сейчас испугался.

Юра поднёс руку к шее, принялся торопливо расстёгивать верхнюю пуговицу кителя. Получалось плохо, толстые пальцы соскальзывали, пуговица застряла в петле. Кое-как ему удалось. Он засунул руку под китель, нащупал на груди маленький нательный крестик, дешёвую серебряную безделицу — Юра откопал его среди украшений жены, — провёл по нему пальцами, ощущая кожей полустёртый рельеф, измождённое тело распятого человека, сжал крестик в кулак. Дыхание медленно возвращалось к нему.

Глаз он не открывал. Казалось, что стоит только сделать это, как снова перед ним качнётся её мёртвое лицо, и он опять увидит толстый, чёрный язык и такие же чёрные, вздувшиеся на шее вены.

— Изыди, сатана, — хрипло выдавил он, и ему показалось, что он слышит лёгкое потрескивание — так трещит подхваченный ветром огонь, так трещит синтетическая ткань… так трещала дешёвая блузка, которую он стаскивал с её мягкого, бледного тела… — Изыди, сатана. Изыди. Изыди…

По лицу текли слёзы. Сползали по толстым, дряблым щекам, затекали в жирные складки шеи и оттуда за китель, а он всё бормотал: «Изыди, сатана», изо всех сил сжимал в руке крестик, запрокинув к потолку голову и крепко зажмурившись.

Наконец Юра открыл глаза, медленно, всё ещё страшась увидеть перед собой фиолетово-багровое лицо из своих кошмаров, но никакого лица не было. Ничего не было. Только ровный, белый, скучный потолок, мерно покачивающийся перед глазами.

И чугунный крюк, подвешенный на чёрных кольцах.

И пояс его банного халата, белой махровой змеёй спускающийся с крюка прямо к лицу…

Кажется, он опять отключился. На сколько — Юра не знал. Но когда пришёл в себя, часы на стене показывали без четверти час. Комната слегка кружилась. Крюк по-прежнему болтался перед глазами. Но на этот раз абсолютно пустой.

Мучительно хотелось выпить. Фляжка, до которой он дотронулся, отозвалась пустым дребезжащим звуком, откатилась в сторону, по пути задев блюдце с остатками лимона, раскидав косточки и обсосанные корки. Взвод дюже доброго хлопчика лейтенанта Кандыбайлова, операция «Содом и Гоморра» — память принялась подсовывать Юре обрывки информации, которые он никак не мог собрать воедино.

Пить.

Юра грузно поднялся с кресла, обогнул стол, опираясь рукой о гладкую столешницу. Каждый шаг давался с трудом, к ногам словно приковали цепями чугунные гири, и Юра волочил эти гири за собой, а они перекатывались, визгливо царапали паркет, задевали ножки кресел и стульев, на которые и сам Юра то и дело натыкался.

Кое-как ему удалось добраться до графина с водой, стоявшего на низеньком столике (ещё одна антикварная рухлядь — неизвестно по кой чёрт его сюда притащили), и Юра тут же, не заморачиваясь поисками стакана, опрокинул в себя содержимое графина. Тёплая вода, отвратительная на вкус, заполнила желудок, который тут же сжался, норовя изрыгнуть всё обратно. Юре с трудом удалось погасить подступающую к горлу рвоту. Он поболтал водой в графине, медленно вылил эти остатки себе в ладонь и протёр лицо, пытаясь смыть следы слёз и кисло-горький сок лимона от приставшей к щеке лимонной корки. Стало чуть-чуть легче. Только мочевой пузырь теперь давал о себе знать — настойчиво требовал опорожнения.

Сделав несколько шагов в сторону двери, Юра понял, что до туалета он не дойдёт. Обшарил взглядом кабинет, зацепился глазами за кадку с лимонным деревцем, медленно качнулся и потащился к нему, на ходу расстёгивая ширинку…

Бодрая струйка била весёлым фонтанчиком. Юра бездумно смотрел перед собой.

— Тигрёнок…

Фонтанчик сбился, срикошетил на стену, оставив на серой краске протяжный мокрый след, уронил несколько капель на Юрины брюки.

— Поцелуй меня, тигрёнок…

Он не оборачивался. И так знал — она стоит у стола, чуть опершись одной рукой, а другой оглаживая полные белые бёдра. Бретелька розового бюстгальтера приспущена, а с шеи кокетливым шарфиком свисает белый пояс его халата…

* * *

— Тебя нет, — объявил он ей. — Тебя не существует. Ты умерла.

Юра старался говорить твёрдо. Ему нужно было убедить себя, но в первую очередь — её. Она должна понять, что она теперь мёртвая и ей следует оставить его в покое. Но понимать она не желала. Прямо как тогда, когда он уговаривал её сделать аборт, убеждал дуру такую, а она цеплялась за всякую ерунду, за то, что выдумала себе сама.

Вот и сейчас она сидела напротив него и заунывно скулила, накручивая на палец кончик махрового пояса:

— Тигрёнок, ну тигрёнок мой…

Опять зазвонил телефон. Он снял трубку.

— Генерал Рябинин слушает.

Она захихикала. Завертелась на стуле, притягивая к себе Юрин взгляд.

Она ему мешала. Мешали её мельтешащие перед глазами движения, глупая улыбка, вывалившийся наружу чёрный язык. Хотелось встать и затолкать этот язык обратно ей в глотку. Но вместо этого он, нервно вцепившись обеими руками в телефонную трубку, сидел в кресле, как прикованный, слушал и пытался понять, что ему говорят. Безуспешно пытался.

— Господин генерал, господин генерал… это Южная, Южная станция… господин генерал…, — несколько раз повторил незнакомый мужской голос.

Потом что-то затрещало, взвизгнуло, как будто кто-то резко провёл по стеклу острой иголкой, послышались выстрелы. Один, второй, третий… и тишина. Отмеряемая глухими ударами Юриного сердца.

Положить трубку он не решался — боялся остаться наедине с ней. Ему казалось, что до тех пор, пока он слышит тишину на том конце провода, он не один. Он с теми, кто стоит за этой тишиной.

— Господин генерал? Это вы?

Юра вздрогнул, выронил трубку, но тут же схватил её снова, поднёс к уху. Сипло выдавил:

— Генерал Рябинин у аппарата.

— Слава Богу, — голос, издавший неприкрытый вздох облегчения, показался смутно знакомым, память натужно заскрипела ржавыми шестерёнками, пытаясь выловить