Тоска - Александр Александрович Павловский

– Но у меня нет ни денег, ни документов.

– Они тебе не нужны. Это симуляция! Делай, что хочешь.

– Вообще всё?

– Выйди в дверь, я тебе покажу.

Поднимаюсь со стула и иду к двери. Услышанное давит на плечи и подгибает ноги. Я будто барана поднял и пытаюсь совершить восхождение в гору. Оборачиваюсь на Артура, подходя к двери. Он снова улыбается, как будто за дверью меня ждет сюрприз. Но там его точно нет, потому что я не в один круг оббежал окрестности. Там лишь пустые улицы и ничего более. Натягиваю такую же улыбку и распахиваю дверь. Пахнет весной. Тянет свежестью с нестриженых газонов и распускающихся почек на деревьях. Выглядываю на улицу, а место изменилось. Двухэтажные дома, короткая улица и ясное небо над головой.

– Мы договорились с твоим владельцем, что он приедет в этот город. Жди его там завтра.

– А где я?

– Коломна.

Дверь за мной закрывается, но оборачиваясь я лишь натыкаюсь на заколоченный проход. Передо мной заброшенная двухэтажка от которой фонит мочой, а в разбитом окне героически погибла армия мух.

Никогда не ищи легких путей там, где давно только ухабы и колдобины. На резких поворотах можно слететь в кювет, а оттуда уже не вылезешь. Попутки проезжают раз в вечность. А пешком не осилить дорогу, которой больше лет, чем ты нашагал по телефонному шагомеру. Как говорится: «Тише едешь, дальше будешь». Применимо ко всему, где спешка чревата неисправимыми последствиями. Поэтому, если есть горючка в моём баке, то ехать я буду настолько неспешно, что ни один суслик у дороги не прошмыгнет незамеченным. Аллегория проста, как дважды два.

Коломна – культурный центр, построенный с закрытыми глазами и из самых лучших гнилых досок. Но это пока моё впечатление от двухэтажки. Если половина города будет выглядеть также, то за каким чертом Леша будет сюда ехать? Его последнее дело – обоссать заброшку? Да тут и без него умельцев достаточно, что двуногих, что хвостатых. Или ему захотелось увидеть, как живет провинция? Истосковался по голосящим детям и их родителям? Нда, если бы мой выбор пал на какой-то из городов, то я бы выбрал что-то поприветливее. Питер или на крайняк Новосибирск. А лучше на юг. Но, меня никто не спрашивал, а раз так, то усилю ка и я зловоние этого трухлявого дома.

Улицы растянулись, как гусеницы, те, что подлиннее, а некоторые, как улитки, что были с подъемом. Такие же кривые, неторопливые. Дома скособочены в разные стороны. Заборы, так вообще выглядят, как желтизна джентльмена с душком. Толи облокотились друг на друга, толи пытаются завалиться, но не получается. Тут все постройки отчаянно летят в пропасть, но люди придумали костыль из доски и теперь отсрочили это падение. Копошатся внутри, как мотыльки у лампочки, а всё если и дышит, то только из солидарности к земле на которой стоит. Тут никакая реставрация не поможет, только если перестроить полностью город. А мне бы теперь найти какое-нибудь непримечательное место, чтобы залечь на дно и дожидаться… как его? Владельца?! Я, как будто что-то собрался покупать.

Улицы не читаю. Скучно. Прохожу по одной улитке, сворачиваю на гусеницу. Парк или сквер. Гогот стоит, словно весь смех сосредоточили в одном месте, он тут усилился благодаря ретранслятору карусели. И вот он теперь закручивается по спирали, пока мелких кровососущих спиногрызов не стошнит друг на дружку. Развлечения. Пересекаю гусеницу и снова на улитку. Искоса поглядываю на заборы, а они с наивным простодушием на меня. Исподлобья зыркают окна домов, будто живые. Хотя, тут всё симуляция, значит, может и живые. Иду не оборачиваясь. На пересечении улитки на улитку, на углу стоит дом. Без забора, на окнах решетки, под каждым кондиционер, шлагбаум и одна машина без колес. Я так понимаю, что лухари гостиница.

Внутри пахнет лавандой и стоят искусственные лилии. Колорит. Выходит, парнишка, лет двадцати, улыбка, как с обложки, глаза карие. В руке стопка календарей и журнал.

– Я могу вам чем-то помочь?

Как говорил Отец: Любая любезность должна быть встречена взаимностью. Правила этикета. Может быть он их выдумал, но это правило срабатывало всегда. Даже хмурая, мегероподобная жужелица, заполняющая своим лицом всю форточку в окне кассы, после слов, что она сегодня восхитительна, худела на глазах. Взгляд наполнялся морем нежности, а где-то под столом она даже слегка привставала на цыпочки. Всем нравится внимание.

– Есть свободные номера?

– Да.

– Тогда, мне бы на пару ночей остаться в вашем «милом» хостеле. – улыбаюсь, как придурок.

– У нас гостиница класса комфорт. На втором этаже, как раз есть свободный номер.

– Ах, комфорт? Какая прелесть.

Из всей правды, что я про себя знал – имя и фамилия. Остальное приврал, досочинил. А парнишка только уши и развесил. Если бы я назвался Аркадием Райкиным, то он бы так и записал. На лестнице перестало пахнуть лавандой, и мы перенеслись во времени. Деревянная дверь заскрипела, и комната номер три открыла свои врата. Запахло библиотекой и пыльной шторой. По ощущениям, кондиционер был лишь номинально прикручен к стене, а на счет работы никто не запарился. Но не важно, я здесь ненадолго.

Оставшийся промежуток вечера меня не покидали различные мысли насчет смерти. Я топтался из стороны в сторону стараясь разгадать загадку о своём предназначении. Пыль не успевала оседать и мелькала в холодном свете лампы. Кстати, после включения лампы стало пахнуть ещё хуже. Будто не в номер заехал, а в дедушкины штаны на лямках. Я решил не медлить и узнав у парнишки, что за углом есть магазин, отправился туда. Зеленая вывеска, огромная витрина шестерочки. Если бы картошка умела говорить, то сотня выпученных глазков давно бы мне поЧЁкали. Сгребаю бутылку вина с ближайшей полки, даже не читая названия. Из пяти касс работает только одна угловая и там же спит охранник, натянув на глаза кепку «охрана». Прохожу через закрытую кассу без зазрения совести. Денег всё равно нет. Никто не обратил внимания, кассирша пыталась пропикать заломившийся штрих-код и ей было не до меня.

Пью в комнате, а вонь не трансформируется. Теперь примешались кислые пары красного сухого. Делаю еще несколько глотков и понимаю, что даже опьянения не наступает. Ноль реакции. И тут на меня накатывает такая злоба, будто это я виноват в том, что происходит. Будто на меня обрушилась лавина из говна и палок, а погребенный заживо я понятия не имею, как выбраться.