Былые - Брайан Кэтлинг

Тадеуш прирос к месту. Наблюдал, как синяя фигура огибает фонтан и направляется к нему. Движение можно было уловить лишь уголком глаза. Стоило взглянуть прямо, как фигура оставалась на месте и таращилась в ответ. Так что Тадеуш закрыл глаза и принялся ждать. Плеск воды перебивался другим звуком. Слабым жужжанием машины, словно от внутренностей автоматона. Ему доводилось слышать часовой механизм в детстве, когда повезло посетить дом одного бюргера — это был рождественский подарок для бедных рабочих и их семей. Эта же версия казалась быстрее, настойчивее, плавнее. Сущность приблизилась, и Тадеуш открыл глаза, липкие от страха, заглянул в ухмыляющееся лицо из газа и тысяч шестеренок.

Синева была не плащом, но клубящейся оболочкой из густого текучего газа или дыма. Казалось, существо вихрями кружит слои пара, не толще кожи, вокруг своего внутреннего веретена — неустанного мотора. Хитросплетения колесиков, храповиков и шестерней поднимались к лицу, как будто целиком составленному из действующих и тикающих деталей. Здесь синий туман был тоньше всего, окутывал и обнимал подрагивающие внутренности жидкой кожей-смазкой. В улыбающемся лице было что-то знакомое, Тадеуш уже видел нечто подобное. Очевидно человеческое, но перекошенное или подкрашенное обликом другого зверя. Сверчок, вспомнилось внезапно, сверчок из рисунков в его детских книжках. Сверчок, что ходит и одевается как человек. Ужас, изменивший осанку Тадеуша, внезапно отпустил. Улыбчивое создание подменило страх на интерес. Глаза его были прозрачным стеклом, порою заливавшимся синим, словно переполняясь подцвеченным дымом и обретая выразительность. Челюсти открылись, обнажая зубы из того же стекла или хрусталя. За ними шло вращение: во рту катались и дергались тонкие пряди синевы. К зияющему рту поднялись тонкие талантливые механизмы рук. Они жужжали с другим тембром. Тадеуш сглотнул, пока пальцы из металла и кости шарили во рту, а глаза моргали и подмигивали на кокетливый и театральный манер. Существо наблюдало за ним, подцепив глубоко во рту ленточку и мало-помалу вытащив ее наружу белой телеграфной лентой. Выщипывая, словно язык, натягивая за пределами раскрытых челюстей. Оно поворотило голову, чтобы внедрить сей момент в зрение Тадеуша. Кивнуло в знак того, что Тадеушу надо посмотреть на вытянутую ленту. Он попытался разобрать написанные на полоске буквы. Существо кивнуло иначе, уже одобрительно. Язык на ленте был ему неизвестен. Тадеуш прищурился, пытаясь распознать бессмысленные каракули, и почувствовал себя дураком.

Солнце растирало массивный кирпичный утес перед ним до яркого румянца, отвлекая от невозможной задачи прочтения трясущихся закорючек. Свет, клокочущий за свитком, поторопил отвечать. Тадеуш понял команду и отвел глаза от светящейся кирпичной громады. Снова отсутствующе взглянул на подвижный текст и пробормотал:

— Я не понимаю, это не мой язык.

По синеве пробежала волна новых контуров, на миг сменивших ее рост, вес и то, что могло быть характером, затем опять полезла в рот, вытягивая новый текст.

Слова выглядели иначе, но прочесть он их по-прежнему не мог.

— Это все еще не мой язык, — сказал Тадеуш, чувствуя, как его целеустремленность мутнеет от неполноценности, раздражения и смятения.

Он уже хотел снова заговорить, когда по саду пронесся сильный ветер. Существо оказалось не готово к нему и развалилось. Все его частички затрепетали и растворились в синюю дымку. Оно быстро оправилось и укрепилось против ветра, перестраивая шестерни, стекло, кость и все механические части.

Тадеуш взирал в изумлении. Это не машина, питавшаяся и обернутая газом. Это пар, вообразивший машину. Никаких твердых осязаемых винтиков, лишь их призрачные версии, туман, сцепившийся ради подражания точности. Что могло толкать к подобной интенсивной мимикрии? Что за воля и разум заставили этого призрака захотеть стать механизмом? Тут молодой человек содрогнулся — его съежил ужас перед странностью. Он встретился с аномалией за гранью его понимания. Существо же хлопотало, выуживая очередное послание. Тадеуш оторвал взгляд от ужимок лица и взглянул на тело. Ног не было, только спираль из неугомонной синевы. Оно парило над землей, мягко покачиваясь на флуктуациях ветра.

На прочтение предлагался новый свиток. Голова неистово кивала, словно у дятла, чтобы завладеть его вниманием. В этот раз он смог разобрать. Там говорилось: «Пожелай отцу здоровья, мы желаем сочувствовать и благодарить. Его работа есть наша, и еще пять лун ему ждать и, следовательно, жить».

Существо снова ухмыльнулось и вырвало послание из глотки. Передало Тадеушу в щепоти тонких пальцев — жестом, читавшимся почти как презрение или отвращение. Точно так же его мать выносила из дому мертвых мышей — на вытянутой руке. За кончик хвоста. Значения жеста и послания столкнулись во вздохе и смешке, удушивших возглас молодого человека, и, закашлявшись, тот замахал перед собой искаженными руками, отказываясь от оскорбительного дара.

Краска отлила от высокой стены, в саду похолодало. Тени углубились и забрали свое веселье от фонтана. Синий посланец потемнел и присоединился к ним, подался прочь от воды, дробясь из-за твердости гаснущего света, который еще цеплялся за растения и архитектуру. Тадеуш уставился на завиток того, что должно было быть бумагой, на чистой гравийной дорожке, где ее выронило существо. Подбирать это он не собирался. Уж точно не собирался нести обратно домой, отцу. Когда он сформулировал вопрос и поднял взгляд, чтобы задать вдогонку посланцу, тот уже полностью исчез. Пропал в лабиринте сада или неподвижности склада. Внутри уже стало намного темнее. Мысли об этом и о пути во мраке подстегнули Тадеуша. Он заторопился туда, откуда пришел, свернув с немалой поспешностью за прямой угол. Ожидая, что еще увидит или натолкнется на синее создание или какое-нибудь другое невозможное существо. В приливе сумерек добрался до стеклянной двери и ступил в поджидающий сумрак склада. Атмосфера изменилась. Что казалось благодушием, теперь поджалось в высокомерном безразличии. С холодом и презрением взирало на его присутствие. Он сделал глубокий вдох и быстро прошел всю гулкую протяженность зала. Его угнетало ощущение, что за ним наблюдают. Он бросился бежать к воротам и обещанию внешнего мира. Внутри уже так стемнело, что не удавалось сыскать в толстом дубе ворот маленькую дверь. Перепутанные ладони Тадеуша трепыхались и бились о поверхность, выщупывая контуры или защелку, — паникующие чайки со сломанными крыльями. Он все озирался через плечо и прислушивался, не шелохнулось ли что в обширном помещении. Чувствовалось приближение, чувствовалось движение, разворачивалось от стеллажей-ледников. Большой палец зацепил щеколду. Та сдвинулась, тогда присоединилась вторая рука и потянула латунный засов, пока тот не отполз и дверь не распахнулась с грохотом. Туда Тадеуш и вывалился, вырываясь и выворачиваясь длинным тяжелым телом восвояси от того, что надвигалось внутри. Уселся с одышкой и синяками, закатил над кровоточащим коленом рваную