Былые - Брайан Кэтлинг

перилами, отделявшими угол со стеллажами и пустую каморку, где однажды наверняка находилась контора. Здесь был центр здания, когда им еще пользовались для доставки большого количества материалов. Между приказами конторщика и воротами сумбурной торговли сновала рабочая сила. Теперь же неподвижность придавала нежилому зданию соборную грандиозность, которая перевешивала любое ощущение безлюдности.

Тадеуш положил ладонь на поручень и преклонил колени перед авторитетом кафедры. Он словно в одиночку разыгрывал причастие. Откашлялся, чтобы первым звуком предупредить о желании надколоть тишь.

— Сегодня я заменил след отца, Зигмунда Муттера, который в последние три дня слег с внезапной горячкой. Он передает свои извинения и просит поручить какие-то его задания мне, покамест он болен.

Миг он помолчал, потрясенный звуком собственного голоса, умноженным многослойной прислушивающейся архитектурой.

— У меня нет сил отца, а руки на многое не способны, но я готов помогать, чем смогу.

Из-за стойки раздался щелчок; зацепился за резонанс последнего слова. Тихий и металлический, он донесся из-за пустой каморки. Защелка. Звук заговорил с ним, и Тадеуш поднялся и двинулся навстречу этому ответу. Это было неожиданно, отец ничего не говорил об отклике. В горле встал ком, а рот непроизвольно раскрылся, пока Тадеуш на цыпочках огибал стойку. С этой точки за конторой виднелся свет — свет, от которого поблескивали окна по краям. В заднюю часть здания проникло солнце. Муттер прокрался за похожую на ящик контору и увидел в темной стене поблескивающую дверь со стеклянными панелями. Такой свет мог исходить лишь от живого. Линзы роста и сознания преломляли мягкую жестокость дневных лучей в пестрый вопрос, ответить на который можно было только приближением. Так он признал сад; эта неожиданность привлекла его к стеклянной двери. Тадеуш вгляделся сквозь ее чистую поверхность и положил руку на серебряную ручку. Оглянулся на склад и не увидел никакого движения. Внутри все словно было изваяно из долговечности, находилось в жутковатом, но успокаивающем покое. Вновь он послал мысли в пустоту, чтобы на сей раз бессознательно нащупать радаром в зале отголосок жизни. Ответила только его собственная рука и надавила на ручку, которая поворачивалась вниз. Дверь открылась, и его накрыла волна тепла, цвета и аромата. Высокие стены сомкнулись со всех сторон, скрывая от внешнего мира сад. Он посмотрел наверх и по сторонам, медленно вошел. Ему казалось, он уже понял размер и пропорции, пока не заметил, что в стене сбоку поджидает резкий поворот.

Сад был в форме «Г», одна его секция в три раза длинней другой. Тадеуш стоял в короткой части, изумленный странностью и буйством жизни. Вдоль главной тропинки выстроились деревья и высокие благоуханные кусты. Тисовые изгороди придавали саду порядок и не давали глазу уловить его истинную форму. Он прошел мимо магнолий в заплетенную галерею из кованого железа, где дорожку выстилали страстоцвет и жасмин. Крыша — из стекла. Ее изогнутые поверхности пестрели от головокружительных отражений. В отдалении послышался высокий голос их виновника: изысканного фонтана. Пройдя вперед и свернув из растительного коридора, Тадеуш воззрился на огромный утес из красного кирпича, замыкавший противоположный конец сада.

В этой гигантской поверхности не было окон, так что ее действительный масштаб становился иллюзорным. Но ничего мистического здесь не было — Тадеуш знал, что это. Задняя стена ледника. Самого большого мирского здания во всем Эссенвальде, безразлично тягавшегося с собором по капитальности и высоте. Ледник находился на примыкающей к безлюдному складу улице, где только что проходил Тадеуш, и по своей энергии являлся полной его противоположностью. Деловая сторона здания кипела и тряслась от активности. По множеству этажей торопились рабочие и клиенты, грузили и забирали разнообразные товары в бесконечных ледяных коридорах. Ледник гудел от механических помп и морозных труб, по белым ледяным артериям струился пульсирующий охладитель. Из высокой трубы котельной, наоборот, валил горячий дым, пока печь — сердце здания — кормили древесиной, чтобы дать энергию для холода. Эта махина нависала надо всем. Но здесь, на пустой стороне, она служила монументальной ширмой секретности, тишины и уединения.

На западе сада не виделось стены, только ширма из деревьев. Через них начало косить лучами солнце, рисуя вытягивающиеся тени. От красок пыхнуло насыщенностью, прожорливостью, так непохожими на размытость дня. Теперь краски злорадствовали от света, не отражали, а упивались им, — бастионы перед первой волной уходящего дня. Тени тоже приобрели глубокий оттенок, держали землю и негативные пространства промеж растений в жирной тьме. Яркие насекомые уступали место более пегой братии, мерцавшей в своей окраске между камуфляжем и блеском. Воздух пронизывали тяжелые ароматы, с силой вливая в преломляющую атмосферу сада ощущение сытого покоя. Кирпичный утес переливался от розового до зольного цветов, великолепный на склоне дня. Затем без предупреждения Тадеуш увидел в саду кого-то еще стоящего без движения у фонтана, который открылся с поворотом. Парня зацепила паника. Не пустил ли он нечаянно постороннего? Не нарушил ли главное правило?

Он застыл, не зная, что сказать или как прогнать незнакомца. С усилием всмотрелся в фигуру, которой уже не было. Снова огляделся; тот второй пропал. Тадеуш осторожно подошел к мерцанью танцующего фонтана, подняв руки перед лицом, как боксерские перчатки или распятье. Фигура снова явилась — на другой стороне фонтана. Она переливалась синим, как центр трансмутирующих теней. Словно самое существо их цвета осушили, чтобы образовать в стороне этот миазм. Тот очертился, приобретая вид фигуры в длинном плаще или балахоне синего окраса, а форму и черты его лица била на осколки блистающая хихикающая вода.

— Кто… — начал Тадеуш и осознал, что не знал или не смел задать остаток вопроса.

Фигура чуть сдвинулась так, что солнце оказалось прямо за ней. Тадеуш различал за переливающейся водой только силуэт человеческого роста. Выглядел тот высоким, худым и неестественно неподвижным. Человек ли это? Быть может, лишь статуя и обман зрения. Тут оно снова сдвинулось, и теперь в уравнении возник страх. То было движение нетвердого тела. Не человека, переминающегося с ноги на ногу. Оно парило, размывалось, как дым или стая далеких птиц либо вспугнутых насекомых, распадаясь и снова перестраиваясь на другом месте. Тадеуш хватался за известные объяснения, где самым очевидным оставалась зрительная иллюзия воды и света. Но его солнечное сплетение подсказывало, что это жалкое оправдание. То, что стоит с другой стороны фонтана, не имеет простого имени и уж точно не феномен, рожденный из недопонимания. И Тадеуш бросил попытки. Перестал думать и предался ужасу, зная, что не он случайно впустил это существо на склад и в этот сад. Вовсе не миазм, столь пристально следивший из-за воды,