Тайна доктора Авроры - Александра Федулаева

Я поняла тогда: даже после смерти, он не желал дать ему покой там, где Николас хотел. Прах будет заключён в городскую память, не в родовую землю.

— Граф Элдермур заслуживает уважения, пусть люди помнят, кем он был, — сказал герцог.

— Но он не хотел этого, — прошептала я.

Он сделал вид, что не услышал. Возможно, и правда не услышал. А может, просто не посчитал нужным.

Панихида продолжалась больше часа. Молитвы, проповеди, речи. Кто-то снова перечислял его заслуги, кто-то называл его другом, кто-то — братом. Я не слышала ни одного слова. Мне казалось, что сейчас земля под ногами разойдётся, и я упаду в пустоту. Единственным якорем был взгляд Эвана Грэхема. Он стоял чуть позади, и, когда я почти пошатнулась, он шагнул вперёд. Его пальцы коснулись моей спины — короткое прикосновение, едва ощутимое. Но этого хватило, чтобы я осталась на ногах.

Позже мне сказали, что гроб опустили под музыку «Останься со мной», и кто-то становился на колени. Я этого не помню. Я только видела, как земля засыпает крышку. Как исчезает последнее.

Почти всю неделю я существовала в полуобморочном состоянии. Ни на минуту не оставалась одна. Генри, он взял на себя всё. Говорил, распоряжался, решал. Я спала по два часа в сутки. Ела — по приказу.

Мне нельзя оставаться одной. Я это понимаю. Я на грани.

Леди Агата, Фелисити, Элла, миссис Дейвис, даже Грэхем ходили за мной следом. Эдит почти не выходила из комнаты, и Бетси не оставляла её ни на минуту. Я подписывала бумаги, принимала посетителей, отвечала на вопросы, держала лицо. Пыталась не думать о том, как душа разбивается о молчание осиротевшего дома. Но однажды вечером, когда все посторонние ушли, я не выдержала и заплакала. Сорвалась в дрожащей тишине кабинета. Рука коснулась письменного стола… его любимого дерева. Там, где он писал, где мечтал, где трудился.

Внутри что-то сломалось. Это невыносимое осознание: его больше нет…

Город затих. Аллея утопает в траурных цветах. Огонь на могиле ещё не погас. А мне надо научиться жить дальше. Как — я ещё не знаю.

*****

Жаркий огонь полыхает в камине,

тень моя, тень на холодной стене.

Жизнь моя связана с вами отныне…

Дождик осенний, поплачь обо мне.

Сколько бы я ни бродила по свету,

тень моя, тень на холодной стене.

Нету без вас мне спокойствия, нету…

Дождик осенний, поплачь обо мне.

Все мы в руках у молвы и фортуны.

Тень моя, тень на холодной стене.

Лютни уж нет, но звучат ее струны.

Дождик осенний, поплачь обо мне.

Жизнь драгоценна, да выжить непросто.

Тень моя, тень на холодной стене.

Короток путь от весны до погоста.

Дождик осенний, поплачь обо мне.

*** Булат Окуджава.

Глава 71

После похорон всё решалось слишком быстро, Генри настоял, чтобы мы с Эдит переехали в городской особняк Рэдклиффов. Аргумент у него был один: оставаться в Элдорне после убийства Николаса было не просто небезопасно, но и безрассудно.

— Здесь слишком много вопросов без ответов, — сказал он. — И слишком много людей, которые могли бы прийти ночью.

Я не спорила. Мне самой каждый скрип половиц напоминал о том утре, каждое движение штор в пустых коридорах вызывало холод в груди. В доме стало слишком много тишины. Даже Элла, всегда находившая слова утешения, теперь говорила вполголоса, словно боялась потревожить чью-то память. Эдит ходила по комнатам как потерянная, порой задерживалась у дверей кабинета, будто ждала, что Сеймур вернётся. Переезд казался единственным разумным выходом.

Мы выехали ранним утром, без лишнего шума. Повозки с вещами уже отправились в путь, а мы с Эдит ехали в карете Генри. Он задумчиво смотрел в окно, но я видела, насколько он напряжён. Тем не менее брат сохранял спокойствие, и я была признательна ему за эту стойкость.

В особняке нас встретили слуги. Они быстро и молча забрали багаж. Марс выпрыгнул из корзины и, нервно подёргивая хвостом, направился к лестнице. Леди Агата поочерёдно обняла нас, а Фелисити, не произнося ни слова, взяла Эдит за руку и повела её в комнату, расположенную рядом с моей. Старинный особняк был уютным и тёплым. Он словно хранил память о нашей семье. Каждый уголок напоминал о первом бале, когда мы с сестрой впервые вышли в свет. Запах яблочного пирога из кухни, скрип лестницы на втором этаже, старые картины в гостиной — всё это оживало в памяти. Но теперь дом стал не просто местом воспоминаний, а убежищем. Мои прежние тревоги казались ничтожными по сравнению с тем, что я чувствовала сейчас. Слишком много горя обрушилось на меня за короткий срок.

Впереди был ещё целый месяц до вступления в наследство. По закону завещание открывалось публично, при свидетелях и представителях суда. После этого — подача заявления, рассмотрение дела, выдача официального разрешения на управление имуществом. Всё это время наследство оставалось как бы в подвешенном состоянии: расходы шли, но решения принимать было нельзя.

Женщины редко управляли крупными владениями без опеки мужчины. Я знала, что если не назначу доверенное лицо, всё пойдёт в руки вре́менного управляющего от короны, а это могло обернуться потерей части доходов и хаосом в хозяйстве. Поэтому решение назначить Генри моим официальным представителем было не просто вынужденным, а стратегическим.

Я понимала, что передача формальной власти Генри — не умаляет меня как наследницу. Это была мера предосторожности, политический манёвр, который позволял мне сохранить контроль, оставаясь при этом в рамках приличий.

Мы оформили доверенность у нотариуса. Генри получил право действовать от моего имени, подписывать документы, распоряжаться средствами, вести переписку с арендаторами и представителями поставщиков. Всё это оформлялось в присутствии свидетелей и с печатью, подтверждающей подлинность.

В суде нам помогал Эван Грэхем. Он посоветовал опытного адвоката — мистера Холбриджа, который, казалось, знал все закоулки правовой системы. Холбридж лично составлял ходатайства, встречался с чиновниками и добивался того, чтобы процесс оформления прошёл как можно быстрее. Каждое письмо, каждый документ мы согласовывали втроём — я, Генри и он.

Я старалась держаться отстранённо, но всё же ощущала, что шаг за шагом меня втягивают в мир, в котором Николас был как рыба в воде, а я — лишь гостья. Бумаги, счета, налоги, инвентаризация имущества… Даже мебель в некоторых комнатах нужно было внести в опись для последующей оценки. Всё это было тяжёлым и сухим делом, в котором не оставалось места ни скорби, ни воспоминаниям.

Вечерами мы с Генри обсуждали