Ольвия - Валентин Лукич Чемерис

— И я о тебе думала все эти дни. А сейчас так ежесекундно о тебе думаю. Лежу, умираю, а мысли возле тебя: как там моя госпожа? Добралась ли до дому, счастлива ли ее дорога?.. И так мне хотелось хоть еще раз тебя увидеть… Ой, что я говорю… У меня же нет глаз. Будь проклято рабство!

— Милена, ты для меня никогда не была рабыней. Ты для меня была и навсегда останешься человеком. А таких людей, как ты, немного в этом мире.

— Спасибо тебе, моя добрая Ольвия, — шептала Милена. — Я счастлива, что судьба свела нас и что ты встретилась на моей черной, слепой дороге. Теперь и умирать легче… Говори, госпожа, говори… Я хочу в последний раз услышать твой голос. Больше у меня нет никого, и никто не помянет меня, кроме тебя.

Рабыня захрипела, тяжело, надсадно, видно, из последних сил, и в груди у нее забулькало. Ольвия поняла, что все… И стало ей тяжко оттого, что она бессильна помочь гибнущему человеку.

— Как же ты не убереглась, Милена?..

— Старею… — белыми губами шептала Милена. — Задумалась и не заметила, как на коня наткнулась… А он из тех… необъезженных жеребцов… Ударил копытом, грудь пробил, и жизнь моя улетает прочь. Да и кому я здесь нужна? Хорошо, что хоть не выбросили меня на свалку, как собаку, а в этой юрте положили… Ох… прощай, моя добрая госпожа, прощай…

Ольвия склонилась над рабыней, погладила ее седые волосы.

— Не умирай, Милена, не уходи в тот мир. Я буду молиться, чтобы боги спасли тебя.

— Уже поздно, Ольвия. Я ухожу в царство Аида, а оттуда Кербер назад никого не выпускает. Не ждать уже мне Телесфора, не придет он ко мне со спасением. Да и далеко я буду лежать от своего города. Не придут в скифский край греческие боги. А белой богине дадут другую рабыню, молодую и сильную, и пойдет жизнь дальше своим путем.

— Не говори так, Милена. Я сейчас же позову скифских знахарей, они вылечат твою рану.

— Посиди лучше со мной, — остановила ее Милена. — Знахари уже поили меня зельем. Да скифское зелье для меня не целебно. Я ведь не скифянка. И Скифия — не моя родная земля, чтобы ее зелья помогали. Если бы мне зелье из родного края, то, может, и спасло бы… Да что там… Видно, боги хотят, чтобы я ушла в царство Аида. И дорогу я вижу… А по ней люди идут… Ой, много люду идет на тот свет. И мне руками машут. Буду, наверное, собираться в дорогу, пора уже… Услышала тебя, поговорила с тобой — и пора…

Ольвия сжала ее руки.

— Милена, ты еще будешь жить. Я пошлю гонцов к грекам. Попрошу своего отца, чтобы прислал лучших лекарей. Родон поможет тебе. Родон спасет тебя…

Так впервые в разговоре со своей слепой рабыней она упомянула имя своего отца.

Вскрикнула что-то Милена, услышав это имя, попыталась приподняться, но захрипела и упала навзничь.

— Какое ты сейчас имя назвала? — тяжело дышала слепая рабыня. — Повтори!.. Быстрее повтори это имя, пока я еще не онемела навсегда.

— Родон… — растерялась Ольвия и почувствовала, как сердце почему-то тревожно и страшно сжалось. — Так зовут моего отца. Он глава коллегии архонтов Ольвии. Я попрошу его, он поможет… Лучших греческих лекарей пришлет… — говорила она, чтобы успокоить рабыню, а сама в отчаянии думала: какие там лекари, когда Скифию окружает персидская орда! Ни один гонец не прорвется к Понту, да и Милене сколько там жить осталось…

— Родон… — повторила Милена, все еще не веря услышанному.

— Родон, — подтвердила Ольвия и испуганно прикусила язык, потому что Милена затрепетала, руки ее, желтые, костлявые, с дрожью шарили перед собой, ища Ольвию.

— Я была женой Родона, — медленно, четко выговаривая слова, промолвила слепая рабыня каким-то неестественным, словно чужим голосом, и Ольвии стало страшно от этого голоса, от услышанного…

Перехватило дыхание.

— Так ты… ты мне… — и никак не могла вымолвить последнего слова, — ты мне…

— Ольвия!.. Дочь моя! — тихо прошептала Милена, ибо крикнуть у нее уже не было сил, а заплакать — не было слез. — Так вот ты какая стала… Моей госпожой, а я — твоей рабыней… О боги!.. О, почему так жесток этот мир?.. Мы же все люди, а не звери. Люди, правда ведь, дочь моя?

— Правда… мама… Люди.

— Почему ты Ольвия, а не Ликта?

— Народное собрание назвало меня именем своего города за заслуги отца. Другого своего имени я не знала.

— А я тебя звала Ликтой…

— Мама… — прошептала Ольвия. — Я допытывалась у отца о тебе, но он всегда гневался… И говорил, что тебя уже и на свете давно нет…

— Нет, Ликта моя… Нет, Ольвия моя… Жива я… До сих пор была живой. Твой отец продал меня в рабство, — тяжело, из последних сил говорила Милена. — Я изменила ему, потому что никогда не любила его… Меня насильно отдали за Родона. Я родила дочь, а потом… потом вернулся мой любимый… И я не могла с собой ничего поделать… Я хотела счастья и любви… Так хотела своего счастья… Наклонись ко мне, дочь… Глаз у меня нет, но есть еще руки…

Ольвия наклонилась, Милена дрожащими руками хватала ее за плечи, гладила их, гладила волосы, лицо, задыхаясь, шептала:

— Глаза… Люди добрые, дайте мне глаза… Боги всемогущие, молю вас, верните мне глаза. Хоть на миг… На один лишь миг. Только взглянуть на свою дочь… только посмотреть, какая она… Глаза!.. Будьте вы прокляты, верните мне глаза! Глаза!!!

Крикнув, рванулась Милена к своей дочери, захрипела и упала навзничь.

Вскрикнула Ольвия, а мать уже мертва.

— Вот и встретились, мама…

И поплыл перед ней туман, она застыла у тела матери. И казалось ей, что черная ночь упала на землю. На душе было горько и пусто. Будет ли когда-нибудь в мире править добро? Станет ли когда-нибудь мир счастливым, а люди — людьми? Как тяжко жить в мире, где вокруг столько зла и звериного произвола!..

И боги… всемогущие боги, почему вы не вернули матери хоть на миг глаза? Разве и вы так жестоки, боги?.. Чем перед вами провинилась мать,