Ольвия - Валентин Лукич Чемерис

Она отвела беду от своего города и теперь может вернуться домой.

Вот так она думала, пока ехала с царскими лазутчиками к войску Тапура. Видят боги, не думала она возвращаться к Тапуру, так уж вышло… Когда встретили войско Тапура, что двигалось навстречу персам, вождя на месте не было. Предводитель Анахарис сказал ей, что вождь умчался на совет к владыке Иданфирсу и вернется через несколько дней. А еще предводитель Анахарис сказал, что Тапур искал ее по всем усюдам, до самого Борисфена его люди доходили, но ее нигде не нашли. А еще сказал ей Анахарис, что вождь каждый день думает о ней и очень гневается на себя за то, что так тогда поступил с нею… И еще предводитель Анахарис сказал ей, что она должна немедля возвращаться в кочевье Тапура, ибо она — хозяйка всех его людей, и вместе с женщинами и детьми отойдет на север, куда отходят сейчас все, кто не может держать оружия в руках. И она… она согласилась… Не понимала, что с ней творится, но почему-то вдруг ее потянуло в край Тапура сильнее, чем домой…

Предводитель Анахарис выделил для нее два десятка всадников, чтобы с ней ничего не случилось в дороге, и велел воинам беречь жену Тапура как зеницу ока.

И они поехали.

***

И — странно, когда добрались до кочевья Тапура, Ольвия разволновалась. Невесть почему разволновалась. Было у нее такое чувство, будто после долгой-долгой разлуки вернулась она наконец в родной дом. Совсем недавно, глухой ночью, охваченная страхом, бросилась она в отчаянии в черную и незнакомую ей степь, бросилась почти на верную гибель, но с надеждой, что назад она никогда-никогда не вернется. Не вернется, даже если это будет стоить ей жизни. И вот… возвращается. Даже обрадовалась, когда заприметила в долине знакомое кочевье… Словно век его не видела…

Издали заприметила большой белый шатер. Ее шатер. И екнуло сердце… Ее шатер… Тот шатер, из которого она тогда ночью бежала. Бежала с дочерью… С дочерью, а возвращается одна… И нет больше дочери, ибо из мира предков никто и никогда не возвращался… И захотелось ей поплакать. И поплакать, и перед кем-то излить все, что у нее на сердце… Ох, как ей хотелось в тот миг выплакаться перед родной душой, которая бы посочувствовала ей, развеяла бы ее горе… И еще захотелось ей кому-то рассказать о Ликте… Все, все рассказать: какой она была, как она красиво улыбалась во сне, какое у нее было личико миленькое, какие черные и блестящие глазки…

Она вспомнила Милену, слепую свою рабыню, и ей захотелось увидеть Милену. И она поняла, что только одна Милена выслушает ее, утешит, как сможет, и только перед слепой рабыней она поплачет и все-все ей расскажет о Ликте… Милена помогла ей бежать той черной ночью, Милена от всего сердца посочувствует ее горю…

И Ольвия заторопилась, коня подгоняет…

Скорее бы к Милене, скорее бы к Милене…

Вот и Три Колодца миновали, вот кривыми улочками меж повозок и юрт запетляли, вот уже и на пригорок к белой юрте поднялись… Это, кажется, ей бегут навстречу?.. А где же Милена?.. А впрочем, разве слепая рабыня побежит со зрячими?..

Встретили ее как будто даже радостно.

— Просим, великая госпожа, просим, — кланялись ей родичи и слуги вождя. — Твой белоснежный шатер ждет тебя.

Ольвия соскочила с коня, огляделась.

— Где Милена?.. — спросила нетерпеливо. — Почему рабыня не встречает свою госпожу?..

Домочадцы и слуги вождя очень удивились, почему это госпожа так встревоженно и нетерпеливо спрашивает о какой-то старой и никому не нужной слепой рабыне…

— Где Милена?.. — повторила Ольвия. — Я хочу видеть свою рабыню! Что с ней?..

— Ничего, — сказал смотритель кочевья, старый белый скиф. — Кажется, Милена умирает… Или уже умерла.

— Что с ней?.. — кинулась к нему Ольвия.

— Ее в грудь ударил копытом конь. — Очень удивился смотритель кочевья, что жена вождя так разволновалась из-за какой-то там рабыни. — Прошу госпожу не волноваться, у Тапура хватит рабынь и без Милены.

Ольвия не дослушала; расталкивая домочадцев, она бросилась в юрту рабов.

Выпрямилась и замерла.

Милена лежала на грязном клочке войлока и тяжело, с хрипом и свистом, дышала. Возле нее стояла чаша с водой, лежал кусок мяса, который облепили мухи… Мухи ползали и по лицу слепой рабыни.

— Милена?.. — вскрикнула Ольвия. — Я так хотела тебя видеть… Что с тобой?.. Я вернулась в кочевье… Я так хотела тебя видеть…

— Ольвия?.. — затрепетала Милена, и на бледном ее, уже мертвенном лице мелькнула живая искра. — О боги!.. Это мне чудится голос госпожи, или госпожа и вправду возле меня?..

— Я здесь, Милена, возле тебя… — Ольвия сняла с себя куртку и принялась ею махать, выгоняя из юрты мух. — Я вернулась в кочевье… С горем вернулась, хотела поплакать, но вижу, у тебя горе еще тяжелее… Ох, Милена…

Выгнав мух, она накинула куртку на себя, присела возле рабыни, смотрела на ее морщинистое, неестественно белое лицо, на седые волосы, на окровавленную тряпицу на ее груди…

— Говори, говори со мной, госпожа, — умоляюще шептала слепая рабыня. — Я так изголодалась по твоему голосу… Я так по тебе соскучилась… Дня не было, чтобы я о тебе не думала, моя добрая, моя сердечная госпожа… Говори со мной, ой, говори… Ты жива, здорова? А какое у тебя горе?.. Говори, говори…

— Жива, Милена, — тихо промолвила Ольвия. — Я жива, а дочери у меня больше нет… Моей маленькой Ликты больше нет… Персидский царь напал на Скифию и первой убил мою Ликту…

— Чем провинилась твоя крошка перед чужеземным царем?

— Не знаю… Наверное, тем, что она — скифянка. А персы пришли истреблять скифов, вот и начали с моей дочери.

— На все воля богов, — как могла, утешала слепая рабыня свою госпожу. — А люди… люди малы и слабы. Что они могут поделать против воли богов? Не отчаивайся, госпожа. Жизни моей осталось с воробьиный скок, она догорает, и я вот-вот отправлюсь в мир предков. А там я стану рабыней у твоей дочери. Я буду беречь ее на том свете, как свою дочь. Верь мне, госпожа.

— Верю, моя добрая Милена. Не умирай, я так спешила к тебе. Ты мне как