Лист лавровый в пищу не употребляется… - Галина Калинкина

– Нет. Я понял, что квартира пуста. Тогда наведался в семью к знакомому капельмейстеру. Напрасно. Только посеял в его жене подозрение.

– В капельмейстерах служил восприемник моего брата.

– Я знаю о случившемся с Вашим братом и матушкой. Приношу соболезнования. И вот когда я отчаялся, внезапно пришло поворотное известие. Моя супруга знала, что помимо своего сына я разыскиваю молодую девушку – дочь однополчанина. Но я не называл имени. А когда в разговоре с нею спустя почти два месяца, представьте, два месяца – я произнёс его…ваше имя…

– Когда Борис произнёс имя Вивея, Вита, я была поражена.

Даже восклицание m-me Сиверс и её изумление Вита пропустила мимо ушей, не отрывая взгляда от лица гостя.

– Вам нехорошо? – Лавр настойчиво переспрашивал. – Вам не хорошо?

Кому здесь нехорошо? Кого они спрашивают?

– Я усадил жену, и мы проговорили два часа к ряду. Тогда всё стало ясно и с её, и с моей стороны. Продолжительное время я ищу двух людей, одного из которых моя жена видит по крайней мере раз в неделю. Непредставимо. И вот мы здесь. Мне приходится перемещаться с осторожностью. Поэтому ночь, сад.

Ну, что же? Что он тянет? Почему замолчал?

– Вы действительно похожи на маму. Потому что Вы не похожи на отца.

Вот, вот, всё понятно, кому здесь плохо. Вита стала медленно оседать, сползая со стула.

Лавр успел подхватить девушку на руки, тело заваливалось в его сторону, и если бы юноша не вглядывался в лицо Виты внимательнее остальных, не упредил бы падения и не удержал бы её на весу. Тут же вскочили Сиверсы. Девушку перенесли на оттоманку. Налили воды в стакан. Пытались дать пить. Но Вита не разжимала губ. И только Липа сидела без движения за столом. Она ничего не поняла из того, что происходит. Кто эти люди? Зачем пришли? Почему Вивея лежит в обмороке? Найдёнышу не терпелось немедля задать все вопросы Лавру. Но Лавр не отходил от оттоманки, и гости крутились возле. Делали совершенно бесполезные предложения. Липа набрала в рот остывшего чаю и подошла с надутыми щеками. Наклонилась над лежащей и прыснула в её лицо изо рта. Ресницы дрогнули, Вита открыла глаза.

– Папа. Я видела папу. Он в белом саване.

С самого утра к Лантратовым привели Толика, просили присмотреть.

Протодиакону и иерею требовалось отбыть по делам почти на весь день, до начала вечерней службы. Уговорились об аудиенции по церковному уложению с архиепископами Мелетием и Илларионом. А Толик сам запросился к своему другу – Лантратову. Лавра не застали, тот спозаранку ушёл в музейное бюро. Зато Вита осталась дома, так и не собралась выйти в приют, чувствовала слабость, не до конца справившись с недомоганием. Мальчика радостно встретила Липа, тут же принялась кормить постным сахаром и манной кашей с мёдом, приготовленной для поздних гостей. Толик игрался на кухне возле печки. Гости спали в бывшей детской. Вита выходила на голоса, приветила Толика, проводила протодиакона и, вернувшись к себе, задремала, до того всю ночь не сомкнув глаз после известий Бориса Сиверса. Под щекой её лежал вскрытый мятый конверт.

«Доченька моя. Девочка. Это письмо придёт к тебе с оказией. Не называю имени почтальона. Но можешь быть уверена в исключительной порядочности и основательности его. У тебя, вероятно, возникнут вопросы: почему я здесь, где я есть. И почему он там, с тобой. Так надо. Всего письму не доверишь. Поверь, только исключительные обстоятельства и соображения целесообразности принудили моего друга, а я стану называть его моим другом, поскольку именно так называть даёт право то чувство, какое возникает между мужчинами при выказанной взаимовыручке в минуты крайней опасности, так вот, исключительные обстоятельства принудили моего друга покинуть нас и появиться перед тобой.

Письмо, какое ты держишь в руках, добавит тебе горя. Потому что я знаю, сколько горя тебе пришлось пережить. Мы потеряли маму и Алика. Мне горькую весть привёз восприемник твоего брата, капельмейстер. Тем же вечером я хотел застрелиться. Но потом устыдился, христианин не должен повторять предательства своего Бога. Его не раз предавали. Нет, я не лезу на рожон. Я просто перестал беречь себя. И смерть сама выберет день. Потому что жизнь без твоей мамы потеряла для меня смысл. Мы спорили по поводу нерушимых браков. Я приводил заметные примеры из истории. Но она только смеялась, ты вспомнил бы ещё времена брачного обыска. Как она оказалась не права. А мальчик мой? Зачем он понадобился Господу прежде меня? На тебе нет вины за их уход. Помни моё слово – нет вины.

Доченька, могу предположить, какую радость ты испытаешь при встрече гостя и получении весточки об отце. Всё же скажу: я не вернусь. Вероятнее всего, когда ты станешь читать настоящие строки, в живых меня не будет. Не оплакивай. Я на пути к своему счастью: меня встретят у Царских Врат жена и сын. Хотя бы на миг, да повидаемся. Увидимся Там, раз здесь не свиделись пред их кончиной. А иначе, я не хочу, поверь, не хочу, не могу иначе верить в Воскрешение. Мы пройдёмся рядом, поклонимся друг другу, узнаем и подтвердим глазами: узнаны. Алик, может быть, даже возьмёт меня за руку. Мой юный сын, мой взрослый мальчик, любил ходить со мной за руку и совершенно того не стеснялся на людях.

Больше я не вернусь в наш дом на Сретенском. Потому что город мой теперь пуст. Там нет любимой и моего ребёнка, нет улиц, запахи и цвета которых я хранил в памяти. Я не смог бы жить по соседству с убийцами. Я не смог бы делать вид, что равнодушен к ним. Пусть Господь простит мне грех ненависти. Но, пока был жив, я воевал против врагов, расхитивших мою жизнь и мою Родину. Я ненавидел, но уравнялся с ними в их ненависти. Всё по-честному. Мы на равных.

Тебе одиноко, понимаю. Но именно ты должна остаться за Н-х. Именно ты, причина тебе ясна. Буду рад видеть с Небес твоё послушание. Ты родишь сына, какой станет нести чистую кровь. Какой не будет из них, примитивных, полудиких. Какой станет продолжением рода людей правдивых сердцем, альтруистов и жертвователей, а не губителей и дикарей. Пусть он будет. Пусть будет твой сын. Ты сыщешь ему достойного отца.

Доченька, когда-то ты призналась мне, будто тебе кажется, что я люблю тебя более твоего брата. И что в том же чувстве тебе признался Алик, жалевший свою старшую сестру, потому что вся любовь