Лист лавровый в пищу не употребляется… - Галина Калинкина

Неси в сердце: ты рождена в любви. Знай, всегда нужно рождать в любви. Думай о Боге. Живи с Богом внутри. Не осуждай меня. Не плачь. Не плачь. Заплачем пред Господом. Теперь же не плачь. Помнишь, «воспойте, радуйтесь и играйте». Прошу тебя, радуйся и играй. Твой папа. В.Н.».

Толик в кухне таскал за кольцо крышку лаза в подпол. Приоткрывалась щель, оттуда тянуло стынью и плесенью. Захлопывал крышку и обратно тащил за кольцо.

– Арсенька-нечистик в подполе сидит, – Липа под руку сказала, как раз, когда нос мальчишечий в щель залез.

Толик выпустил кольцо, крышка ухнула, на место встала. Липа хохочет: напужала. Мальчик глазёнки на Липу поднял, правда ли, там ли нечистик?

Поднялись гости. Первой вышла m-me Сиверс.

Липа чистое полотенце подала, показала, где умыться, и спину скептически оглядела: ишь, ты, музыкантка, фигуристая. М-me много болтала, расспрашивала об очевидных вещах, Липа изумлялась. Потом женщина уселась у окна на двор, оказалось, что об обитателях флигеля она знает от Виты. М-me всё старалась подловить scandale, разглядеть Мирру, но флигель стоял нежилым: швецы то ли не пробудились, то ли уж совсем спозаранку разбежались. Нынче и Липа их упустила, чуть позже встав из-за суматошной ночи.

Липа накрыла, позвала за стол.

– А я ведь и Вас, Липочка, хорошо знаю. И Лавра. И Филиппа Подопригору вашего. Всех-всех.

– Чегой -то моего?!

– Ну, в целом. Имею в виду, в общем вашего.

– И целый не мой, ох, не мой.

– Дружно живёте?

– А как иначе?

– А Лавр что же, ухаживает за Витой?

– Неа, то мы за ним ухаживаем, что подшить, что отутюжить.

– Тяжело, должно быть, вся работа домашняя на Вас.

– Кто стонет, тот Бога гонит.

– А учиться Вы собираетесь? Или замуж сразу?

– Я выучилась. И арифметику знаю, и письмо. А чему другому и сама научить могу. Вот ты из кулеша солянку рыбную сделашь?

– Солянку?

– Солянку.

– Рыбную?

– Рыбную.

– Знаете ли, я с кулинарией не на короткой ноге.

– Фу, взопрела я болтать. Говоришь ты много. Так что же? Научить тебя могу.

– Да, знаете ли, незачем. Столько лет одна. Почти потеряла надежду на возвращение мужа. Мне даже предложение делали, как одинокой. И не плохая партия. Управляющий Международным обществом спальных вагонов. Но я Бориса ждала. И дождалась ведь. Хотя его возвращение мне и в радость, и в печаль. Но то очень личное, что случается иной раз между мужем и женой. Очень-очень личное, неожиданное, тягостное.

Толик ухнул крышкой. Липа с m-me Сиверс обернулись.

– Что ты, мальчик, пугаешь?

– Я глыбже заглянул.

– Гля, глыбже. Вот свалишьси, будеть те глыбже.

– Чей мальчик? Вита не рассказывала, что у вас и ребенок живёт.

– То дитё соседское. Иерея нашего.

– Подлей, голубушка чаю. Каша восхитительная. А мы всё всухомятку, всухомятку.

С порога раздалось покашливание. Вот и гость припозднившийся объявился. Липа подала чистое полотенце.

– Постничать будешь? – устремилась к Борису.

В тот момент послышался грохот, крышка лаза откинулась на петлях. В чёрном проёме мелькнула рыженькая вихрастая головёнка и сразу пятки в носках вязаных. Липа ахнула и замерла, кровь прилила в ноги. Гостья вовсе к гнутому торентовскому стулу пристыла. Между женщин метнулась мужская фигура, Борис наполовину свесился в яму и на нижних ступенях лестнички подхватил мальчишку за поясок. Вытащил наверх. Тут только Липа отошла, бросилась к мальцу. Парнишка улыбался.

– Нет там никакого Арсеньки-нечистика.

Как переполох прошёл, Борис направился умываться. Вернулся скоро, снова уселись завтракать. Лаз закрыли. Толику строго-настрого запретили подходить к люку. Накормили «героя» второй порцией каши.

– Ты теперь крестником мне будешь, рыжий! – смеялся Борис, а глаза грустно смотрели. – Вивея Викентьевна не поднималась ещё?

– Только легла.

– Мы до сумерек у Вас побудем. Не взыщите. Лавр Павлович на службе? Когда же возвращается?

– Поздно. Нынче обещался быть дотемна.

– Вот и славно. Благодарствую. Вкусно.

– Добавки?

– Что Вы, что Вы, хозяюшка. Так ты, пострел, нарочно в подпол нырнул?

– Испытать требовалось.

– Кого же?

– Да Арсеньку-нечистика. Как бы он жил там, то так испугался бы грохоту и духу человечьего, что и выскочил бы.

– Вот смельчак нашёлся! А не подоспей я вовремя? Ты бы шею свернул.

– Неа. Не свернул.

– Свернул бы. Верно те старшие говорять. А после придёт о. Антоний, и с Липы спросить. Ухорез!

– А Вы, Олимпиада Власовна, что же сейчас делать будете? Может помочь по кухне? Дров наколоть?

– Варить стану. Вона у меня народу нынче. А дрова переколоты. Ходит тут один охотник до них. Поваженый, что запоряженый. Ты бы вот в библиотеку пошёл. А тебе, мадам, можно за роялю сесть. Вот и занятья вам. В чужом дому завсегда маешьси.

– Я мог бы картошки начистить.

– Стряпня – не мужское.

– А мне в армии всякое приходилось делать. И шить, и варить, и стирать, и утюжить. Давно без женской заботы.

– Вишь какой рукастый!

– А ты в какой армии служил? В Красной или Белой?

– Что ты, ухорез, чипляешьси? Взрослый разговор идёт. Повинился бы лучше.

– А я и не виноват.

– А ты про апостольский праздник слыхал?

– Нет. А что за праздник такой?

– А это когда невиноватый у виноватого прощенья просит. Вот тогда все апостолы и радуются, праздник у них.

– Ну, прости.

Сиверс рассмеялся.

– Вот какое здешнее воспитание, Олимпиада Власовна. А знаете, мне у вас нравится, с вечера хотел сказать. Будто место такое, не тронутое, хранимое. Не пойму даже, как удаётся. Чем-то пахнет у вас тут…

– Луком! То у меня лук подгорел.

– Нет, счастьем у вас пахнет. Как-то доброжелательно и уютно. Вот так бы и жил тут, и жил. Очень дом ваш напомнил дом моих родителей. Так чем же помочь?

– Не требуется. Мы сами уж с Толиком. А вы в залу пожалуйте. Не люблю, когда под руку лезут.

– Борис, давайте, в библиотеке побудем. А сыграть потом с Витой можно в четыре руки. Не то разбудим forte милочку.

Сиверсы вышли.

Пока у Липы бульон кипел, капуста с луком шкварчали на противне, Толик играл у печки в свои игрушки. Ждал, когда Липа освободится, научит жаворонков печь, вот таких, как Лавр из дерева выстругал. Давно обещала.

– А скоро Лавр придёт?

– Скоро, скоро.

На кухню из зала донеслась музыка, негромко, накатом.

– Вита встала. Бери-ка свои хозяйство, в залу идем.

Вита