Ярослав и Анастасия - Олег Игоревич Яковлев

– Немало часов думали мы с мужами набольшими и нарочитыми, как быть с тобою, Владимир, – нарушил Ярослав воцарившееся в горнице напряжённое молчание. – И порешили так. Отныне даю тебе в держание Свиноград. Все доходы с города, пошлины с торга, дани с области свиноградской – твои. Хватит тебе по чужим волостям рыскать. Одно моё требование – жить останешься в Галиче. Присмотр за тобою нужен. Рад ли?

– Рад, отче, – с трудом выдавил из себя Владимир подобие улыбки.

– Ну, так ступай в старый терем материн. Супруга твоя по тебе скучала, просила за тебя.

Поклонившись отцу, Владимир поспешил скрыться от грозного отцова взгляда. Бояре, один за другим, стали хвалить своего князя. Правильно-де поступил. Не дело княжичу мыкаться по родичам, яко псу приблудному. Вот получит удел – успокоится, остепенится.

Ярослав, слушая их речи, продолжал тревожиться и сомневаться.

Глава 98

– Ну вот, наконец-то! Твоя я, – прошептала Болеслава, когда старший Кормилитич, затворив за собой дверь, оказался в просторном покое с голубым пологом перед ложем и вышитым на стене собором Успения.

– Владимир спит пьяный, холопка-черниговчанка упреждена, сторожа спят такожде, – говорила княжна, сбрасывая с плеч плат.

Она быстро сняла через голову цветастую понёву, в одной нижней белой сорочке нырнула в постель. Володислав, всё ещё не веря до конца в случившееся, стал ошалело расстёгивать кафтан. Руки дрожали от волнения. Княжна поторопила его:

– Вборзе давай. Горю вся!

Не выдержав, сорвала она с себя сорочку, отбросила в сторону одеяло. Два спелых яблока грудей предстали перед восхищённым взором Кормилитича. Сейчас княжна, совершенно нагая, была прекрасна. Не помня себя, Володислав бросился в её объятия.

Чего только ни пережили они в эту чудесную ночь! Словно по волнам носило Володислава – то взлетал он вверх в диком состоянии восторга, то падал, срывался вниз, в пропасть, чувствуя, что не хватает сил удержаться на волне, затем опять с упоением карабкался ввысь, продлевая, сколько можно, радость и восхищение. Он овладевал ею, и она овладевала им, оба они находились в схожем состоянии неописуемого неземного блаженства, столь давно и терпеливо ожидаемого. В эти часы не существовало для них ничего – ни опасности быть разоблачёнными, ни каких-то хитроумных помыслов, ни дум о будущем – всё это было не здесь и не сейчас. Это вернётся потом, когда-нибудь, но снова повторятся такие незабвенные ночи, ради которых стоит жить, стоит терпеть, стоит одолевать любые невзгоды.

Утром она проводит его до крыльца, в одной долгой сорочке, босая, растрёпанная, усталая, но довольная.

– Ты приходи. Я позову. Как токмо смогу, – говорила княжна ласково.

Они долго стояли обнявшись на крыльце, он целовал ей глаза, ланиты, уши, уста с колючим пушком над ними, она ответила милой улыбкой и напоённым страстью поцелуем.

Потом он, вздохнув, оторвал её наконец от себя, сбежал с высокого крыльца, поспешил за ворота. Она ещё долго стояла на крыльце, глядя на темнеющие в предутренней мгле на снегу следы его ног.

…Впрочем, встречаться тут, в хоромах княжьих, было им опасно. Володислав хорошо это понимал. Вспомнил он опять про потайной ход из Ярославова терема. Следовало показать его княжне, провести её к берегу Ломницы. Следующим вечером Кормилитич проверил запоры, прошёл по ходу из конца в конец, убедившись, что без него никто здесь не побывал. Всё так же валуны лежали на пути, мрачно темнели каморы с поросшими мхом каменными дверями, и та же задвижка закрывала изнутри выход в Дибров лес.

Побывал затем Володислав на посаде, прознал, что возле самой околицы проживает один старый бобыль-кожемяка. За звонкое серебро клялся старик хранить молчание и по первому его знаку в любую ночь перебираться из хаты на ночлег в баню на заднем дворе.

Потирал Кормилитич руки. Никто теперь, кажется, не помешает ему встречаться с любимой. Надоедливой жене скажет он, что отъезжает по княжеским делам или что несёт стражу в тереме. Да мало ли что можно придумать, в конце концов! Поверит, как иначе? Ежели что, братья помогут, подтвердят. Догадываются ведь, если не обо всём, то о многом. Болеслава же Владимиру своему вовсе не нужна. Ему лишь бы вино было да холопка очередная. Закрыв глаза, смотрела теперь Болеслава на мужнины похождения.

Улучив удобный час, Володислав под незначительным предлогом постучался в терем к любимой и рассказал ей о потайном ходе.

– Я уж и хату сыскал для встреч наших. Давай, нынче же нощью проведу тебя тем ходом. Никто о нём, окромя меня и братьев моих, не ведает.

– Ход, баишь? – Болеслава рассмеялась. – И что ж, ты знал, и никому доселе не сказывал? Поди, попадью ко Владимиру им водил?! А?

– Ну, было. Дак она вход в его не сыщет. В лесу Дибровом, на Ломнице. А ходили мы туда токмо нощью. И потом, вход изнутри заперт.

– Ну, что ж. – С уст княжны не сходила насмешливая улыбка. – Воспользуюсь я ходом сим. Проведёшь нынче.

…Они шли, держа в руках факелы, по долгому каменному коридору. Сверху свисали сосульки, камень во многих местах покрылся инеем, под ногами было скользко. Болеслава то и дело, боясь упасть, хватала Кормилитича за руку или рукав вотола.

Наконец они выбрались наверх. Ночной лес окружил влюблённых, Болеслава прикрывала сафьяновой рукавичкой от мороза носик, дышала осторожно, опасливо оглядывалась.

– Ни зги не видать. Страшно! – призналась она.

– Не бойся. Пути ведомы. Держись за меня. Выведу, – усмехнулся в ответ Кормилитич.

Вскоре очутились они в хате старого кожемяки.

– Фу, как тут пахнет! – поморщилась Болеслава. – Тож, сыскал куда дочь великого князя привести!

Она с наигранным недовольством стукнула его кулачком в бок, топнула ножкой, скривила миниатюрное личико. Володислав в ответ молча стиснул её в объятиях, навалился медведем, посадил на лавку. Тут же, сорвав с себя одежды, сотворили они грех. Затем, забравшись на полати, в тепле, одолевая противный кислый запах кож, повторили нехитрое своё дело. После долго лежали в темноте, говорили о любви, болтали обо всём, что приходило в голову.

– Я родить хочу от тебя, – призналась Болеслава. – Сына хочу. Свечку в соборе поставлю, дал бы мне радость сию. Уже знаю, как назову его. Святославом, в отцову честь… нет, лучше – Всеволод, как деда. Всем володеть, значит. Чтоб володел землёю Галицкою.

Кормилитич ничего не отвечал. Злая мыслишка неведомо откуда проникла, влезла ему в ум.

«Ишь ты! Захотела! Вот родишь робёнка, и кончится любовь, кончатся встречи наши! Скажешь: всё, жалимый! Содеял дело своё! Топерича я – княгиня, мать, а ты – слуга, боярин тамо какой-то, Ляха-коромольника