Ярослав и Анастасия - Олег Игоревич Яковлев

Куда-то ушло владевшее им только что ощущение счастья и радости. Сотворил он ещё раз грех, испытывая лишь ожесточение и презрение к себе, к своей слабости, а потом, уже на рассвете, разбудил спящую княжну, крепко и доверчиво прижавшуюся к его плечу, и сухо промолвил:

– Пора нам. Хватятся, лихо будет.

Они вернулись в княжеские хоромы тем же путём, никем не замеченные. Володислав отправился домой с тяжёлой головой, кляня себя за то, что указал княжне потайной ход из терема.

«Как бы супротив меня чего не сотворила. Хитрая ить баба!» – стучала в голове Кормилитича беспокойная мысль.

Глава 99

Слетались в Галич, словно вороны чернокрылые, злые вести, мчались они с берегов Десны, через могучий Днепр Словутич, через степи Кодымские, стрелами калёными ранили сердца.

С волнением и тревогой вчитывался Ярослав в грамоту дочери. Евфросинья писала о страшном разгроме, учинённом половцами дружине её мужа, Игоря.

Северский князь, жаждущий славы удалец, завидовал прочим владетелям. Не принял он участия в разгроме Кобяка и Башкорда, а на следующее лето не поспел вовремя из-за гололедицы к общему сбору ратей южнорусских князей. Вот и порешил сам поискать счастья в далёкой степи. На исходе апреля, снесясь с братом своим, князем Всеволодом Трубчевским, с племянником, Святославом Рыльским, и взяв с собою старшего сына Владимира, выступил он к Донцу и далее в Половецкую степь. Объявил воинам, что хочет «поискать града Тмутаракани», вспомнив не к месту о давно, ещё при дедах, потерянной русской колонии на Чермном море.

Ярослав грустно усмехнулся. Когда-то, более ста лет назад, в приморскую Тмутаракань устремился его прадед, молодой Ростислав, обрёл он там воинскую славу и… смерть от ромейского яда. Дед, Володарь, тоже одно время держал Тмутараканский стол, да не усидел на нём, согнали его князья более сильные. Вовремя понял дед, что своя земля, свой удел, пусть малый – но он ближе, надёжней. Лучше синицу в руке держать, нежели за журавлём в небеси гоняться. Дед уразумел, а Игорь, выходит, не возмог. Вот и погнался за ветреной удачей в степь. Напрасно Господь упреждал лихого вояку, в день 1 мая солнце закрыла чёрная тень. Не внял Игорь предостережению, не поворотил со скользкого пути. Вначале удача сопутствовала руссам – налетели они на половецкое становище на речке Суюрлий, посекли сторожей, разбили и отогнали большой отряд половецкий, захватили множество добра, взяли полон. Тут бы и остановиться, так нет, куда уж! Вскружила удача головы, кинулись далее на полдень и попали, яко зверь в капкан. На некоей реце Каяле обступили Игореву рать половцы Кончака и Гзы. Ярая была сеча. Трое суток рубились дружины и пешцы северские с погаными, почти все и полегли на поле бранном. Сам Игорь, раненный в левую руку, угодил в плен. Такожде пленены были и брат его, и племянник, и сын Владимир. После сей победы ринулся Кончак на Переяславль, Гза же метнулся на Северянщину. Огнём и мечом прошлась степная конница по сёлам и деревням. Совокупив дружины, Святослав и Рюрик с трудом отразили вражий натиск. Сама Ярославна отсиделась с молодшими детьми в хорошо укреплённом Путивле. После, когда уже схлынула опасность, отписала она отцу об Игоревой беде. Посылала княгиня людей в станы половецкие с выкупом, да не хочет Кончак, раздосадованный неудачей под Переяславлем, отпускать князя. И бог весть, что теперь будет с нею и с чадами.

Ярослав написал дочери письмо в ответ, призывал её с сынами приехать к нему в Галич, переждать лихолетье. Евфросинья послала новую грамотку, в коей твёрдо начертала: никуда она из Путивля не уедет. Будет, как и иные жёны русские, сожидать возвращения мужа.

Прочитав послание дочери, Осмомысл лишь горестно вздохнул и развёл руками. Упряма дочь его, вся в покойную мать пошла. Но, может, и права она. От Путивля степь недалече, оттуда скорее сумеет помочь она Игорю и прочим полоняникам. Вон великий князь Святослав вместе с Ольгой Глебовной, супругой Всеволода Трубчевского, писала Евфросинья, немало уже русских ратников выкупил из плена или обменял на прежде взятых в боях половцев. Может, и Игоря, и Владимира удастся в скором времени воротить на Русь.

В Галиче покуда было спокойно. По-прежнему гнули на полях спины крестьяне – людины, смерды, закупы, трудились в мастерских городских ремественники, купцы снаряжали торговые караваны. Он, князь, ездил по волостям, разбирал судебные тяжбы. Сечи, смерть были где-то далеко, за многоводными реками, за густыми лесами, за горами Киевскими. Но они были, и это тревожило, не давало успокоиться. Волновала Ярослава будущая судьба старшей дочери. Игорь был удатный воин, ратник, но не государь.

…В разгар лета на двор княжеский въехала скромная телега. Накрытый сверху рядном, лежал на ней некий человек. Возница-холоп, как увидел на всходе людей в богатых одеждах, пал ниц.

– Господина свово везу! – объяснил он со слезами на глазах. – Сотником он служил, сперва в Галиче, а опосля в Северу, ко князю Игорю напросился. Петром его кличут, а по-простецки, по-домашнему – Петруней. Вот, изранен излиха в сече с погаными, под Путивлем. Помирать в родные места отпросился!

– Петруня! – Ярослав первым подошёл к телеге. – Знал его, как же. Добрый ратник был. И не токмо. Здорово мне помог единожды с ворогами управиться!

Он убрал в сторону рядно. В белой рубахе с кровавыми пятнами на телеге лежал Петруня. Мертвенно-бледным было его лицо, на месте правой руки болтался пустой рукав. Увидев Ярослава, Петруня слабо улыбнулся, попросил пить. Долго и жадно пил он воду из поданного холопом жбана, затем упал обратно на телегу, заговорил тихо:

– Рад, княже, узреть тя пред кончиной. Хотел вот, доехать до тя. Службу правил верно. Извини, что ушёл тогда из Галича. Неправ был. Налетели на нас поганые, хан Гза, осадили самый Путивль. Отбивались как могли. Поранили тяжко в рубке сабельной. Десницу оттяпали, грудь копьём прободили. Не жилец я боле на белом свете. Прошу, отнесите мя в покой возле поварни. Мать моя тамо жила. И я тамо вырос.

Вокруг телеги собрались бояре, отроки, гридни. Смотрели на покалеченного, умирающего ратника, кто со скорбью и участием, кто просто с любопытством.

Ярослав велел отнести Петруню, куда он просил, приставил к нему монаха – лечца, велел по возможности лечить травами. Боярин Володислав Кормилитич, с которым вместе рубился Петруня на берегах Орели, едва сдерживая слёзы, передал монаху мешочек со