Жуков. Маршал на белом коне - Сергей Михеенков

«После тщательного изучения на месте всех условий для подготовки контрнаступления, — пишет Жуков в «Воспоминаниях и размышлениях», — мы с А. М. Василевским вернулись в Ставку, где ещё раз был обсуждён план контрнаступления и после этого утверждён». И далее: «Мне было приказано лично проинструктировать Военный совет Донского фронта о характере действий войск с целью всемерной помощи Сталинграду. Хорошо помню разговор 29 сентября в землянке, в балке севернее Сталинграда, где размещался командный пункт командарма К. С. Москаленко.

На мои указания активных действий не прекращать, чтобы противник не перебрасывал с участка Донского фронта силы и средства для штурма Сталинграда, К. К. Рокоссовский сказал, что сил и средств у фронта очень мало и что ничего серьёзного мы здесь не добьёмся. Конечно, он был прав. Я тоже был такого мнения, но без активной помощи Юго-Восточному фронту (теперь Сталинградскому) удержать город было невозможно.

Первого октября я вернулся в Москву для дальнейшей работы над планом контрнаступления. От Сталинграда до Москвы летел в самолёте генерал-лейтенанта А. Е. Голованова^[152], которым он управлял лично. Я с удовольствием сел в кабину к такому опытному лётчику.

Не долетая до Москвы, почувствовал, что самолёт неожиданно делает разворот и снижается. Я решил, что мы, видимо, уклонились от курса. Однако спустя несколько минут А. Е. Голованов повёл машину на посадку на незнакомой мне местности. Приземлились благополучно.

— Почему посадили машину здесь? — спросил я Голованова.

— Скажите спасибо, что были рядом с аэродромом, а то могли бы свалиться.

— А в чём дело?

— Обледенение.

Во время разговора подрулил мой самолёт, который летел вслед за нами, и на нём уже я добрался до Центрального московского аэродрома. Естественно, что полёты в сложных условиях, спешка с вылетами не могли быть всегда удачными.

Хорошо помню ещё одну “самолётную” историю, едва не стоившую нам жизни. Это было также во время полёта из Сталинграда в Москву. Погода в тот день стояла нелётная, шёл дождь. Москва сообщала, что над городом туман, видимость ограниченна. А лететь надо: вызывал Верховный.

До Москвы летели неплохо, но на подходе к Москве видимость не превышала ста метров. По радио лётчику была дана команда из отдела перелётов ВВС идти на запасной аэродром. В этом случае мы наверняка опаздывали в Кремль, где нас ждал Верховный.

Приняв всю ответственность на себя, я приказал лётчику Е. Смирнову садиться на Центральный аэродром и остался в его кабине. Пролетая над Москвой, мы неожиданно увидели в 10–15 метрах от левого крыла горловину фабричной трубы. Я взглянул на Смирнова, он, что называется, не моргнув глазом, поднял самолёт чуть выше и через 2–3 минуты повёл его на посадку…»

В своей книге «Дальняя бомбардировочная» Главный маршал авиации Голованов тоже рассказал об их полёте с Жуковым. Прекрасная возможность проверить память мемуаристов: «На другой день после совещания мы собрались лететь в Москву. Погода на трассе была плохая, нелётная. Я предложил Жукову лететь со мной, чтобы наверняка попасть в Москву. На том и порешили. После взлёта к нам пристроились истребители сопровождения, но уже через десять-пятнадцать минут из-за сплошной и низкой облачности пришлось перейти на слепой полёт. Истребители же, естественно, повернули домой.

Слепой полёт продолжался довольно долго, лишь в районе Воронежа появился небольшой просвет, и мы опять перешли на полёт в облаках. Дело это привычное, настроение у всех было хорошее. Не долетев километров сто до Москвы, мы перешли на визуальный полёт под облаками на высоте триста метров. Скоро должен был появиться аэродром Раменское, где стоит приводная радиостанция, и рядом, можно сказать, Центральный аэродром. Вот мы скоро и дома! Уже вечерело. Немного времени осталось и до поднятия аэростатов заграждения.

Но, как говорят, иногда и близкое становится далёким. Самолёт начал терять высоту, добавление мощности моторам лишь на короткий срок остановило снижение. Добавил ещё мощности — повторилось то же самое: самолёт обледеневал. Включили антиобледенители — результата никакого. Пришлось опять добавить мощность двигателям.

В голове с удивительной быстротой мелькали всякие случаи, связанные с обледенением. Наконец появился подобный. В финскую кампанию, вылетев однажды из Ленинграда в сторону Ладожского озера и пройдя под облаками десять-двенадцать минут, я заметил, что самолёт стал терять высоту. Добавление мощности двигателям и включение антиобледенителей положения не изменили. На форсаже развернулся обратно и на бреющем еле дотянул до аэродрома. На самолёте оказалось бугристое обледенение, которое нарушало его обтекаемость или, как принято говорить, аэродинамику. Естественно, нормально лететь самолёт не мог, а попытка продолжать полёт привела бы к печальному исходу.

Вот и сейчас надо было думать не о Центральном аэродроме, а о том, как бы дотянуть до Раменского. И этот очень короткий участок пути, да ещё с таким “пассажиром”, уже не доставлял нам, то есть экипажу, мягко говоря, никакого удовольствия. Наконец показался аэродром, и мы на полном газу приземлились.

У каждого лётчика, достаточно полетавшего, не однажды в его лётной жизни бывали случаи, которые ставили его, если так можно выразиться, на грань бытия. Но несмотря на это он всё же продолжает летать, ибо лётное дело, подчеркну ещё раз, — это не ремесло, а искусство, которое является призванием и овладев которым — бросить уже невозможно.

Везёт в жизни нашему брату лётчику, как я уже говорил, не так уж редко, да к этому везению ещё добавляются иной раз и приятные неожиданности. Так получилось и на этот раз. Вызвав из штаба машину, я предоставил её в распоряжение Жукову, а сам остался на аэродроме. Машиной этой была видавшая всякие виды “эмка” Жуков дорогой поинтересовался у шофёра, на чьей машине он едет. Шофёр ответил, что на машине командующего АДД (авиация дальнего действия. — С. М.). Георгий Константинович не поверил и переспросил. Шофёр повторил — да, на машине командующего. На этом разговор закончился.