Далекий край. Первое открытие - Николай Павлович Задорнов

…Офицеры обедали у Машина. Окна столовой были открыты, занавески раздувал ветер с моря, слышались крики чаек и шум на пристани.

– Долго не могла я привыкнуть тут, – улыбаясь, рассказывала дебелая хозяйка. – Бывало, сижу одна, а кит подойдет вот сюда, под самые окна, да как фыркнет! Ну, у меня, верите ли, с непривычки вся душа заноет.

– Жизнь тут скучна и однообразна, – говорил Машин. – В городе нет ни единой целой крыши. Ничего своего, кроме рыбы да зверя. Все строено из привозного леса. Даже бревен настоящих у нас своих нет! Муки нет. Вот нынче вышла задержка с доставкой муки из Охотска, и голод начался. А ведь это случайность, что вы муку привезли. Правда, тут гавань прекрасная! А за бревнами для построек посылаем транспорты бог знает куда. Много тут не настроишь. Обыватели плетут свои хатенки из прутьев, мажут глиной. Живешь как зверь. Газеты приходят на другой год.

– И в этом пункте у нас хотят видеть оплот русского влияния на Тихом океане! – отодвигаясь от стола, воскликнул Невельской. – Да какая бы ни была тут прекрасная гавань, что в ней толку, когда нет внутренних путей, ведущих к ней! Когда-нибудь построится железная дорога сюда через Сибирь. А пока тут надо держать особый флот, чтобы транспортировать сюда продукты и товары.

– Да будто бы на Камчатке нет леса? – спросил Халезов.

– Да как же нет! Есть, – ответил Машин. – Великолепный строительный лес растет – аянская ель, лиственница, – но все это за хребтами, в долине реки Камчатки. А у нас леса не годятся для построек. Хороший лес приходится сплавлять по реке, а с устья возить на транспортах вокруг всего полуострова… Так ведь и хлеб у нас может родиться. Вон в Мильково давно хлеб сеют, кормят себя.

– А как родится хлеб на Камчатке? – спросил Гейсмар.

– Растет хорошо, да вызревает плохо. Заморозки утренние начинаются рано.

– Недавно в Англии нашли способ борьбы с заморозками. Виной ведь всему, как известно, роса, – назидательно заговорил мичман.

– Да-да! Совершенно верно, роса, господин барон, – согласился Машин. – Не будь росы – и заморозки не страшны.

– Так вот, перед утром два человека идут с веревкой, протянув ее через все поле, и отряхивают от росы колосья. Росу обивают, и заморозки не страшны.

Машин махнул рукой:

– Это камчатский способ, господин барон! Уж и тут, на Камчатке, это давно известно каждому. Еще в прошлом веке веревками-то росу обивали.

Машин признался откровенно, что опасается приезда генерал-губернатора, который, по слухам, хочет добраться до Камчатки. Невельской понимал, что Муравьеву тут многое не понравится и он будет взыскивать с Машина.

– А что я могу сделать! – восклицал Ростислав Григорьевич. – Ведь вот скажу вам откровенно, тут был такой случай… Заходит китобойное судно…

Машин внезапно умолк. Офицеры ждали его рассказа.

«Прямо как-то неловко рассказывать», – подумал он и продолжал:

– Меня не было здесь. Китобои-американцы сошли на берег. Народ как раз был на рыбалке. Отпора дать им не могли. Уж теперь смотрим зорко и пушки всегда держим наготове. Вот говорят про Америку: мол, там, у них… ну, словом, все такое… – Он несколько замялся. – Ну а у меня совсем другое представление об американцах. Вы даже представить себе не можете, какие это разбойники, – продолжал Машин. – У нас на побережье всех разбойников туземцы зовут американами. Если кто-нибудь начнет безобразничать, драться, украдет что-нибудь, ему так и говорят: мол, ты настоящий американ. В позапрошлом году американцы убили охотников на Чукотском носу и меха взяли. К чести нашей скажу, что удалось эту шхуну задержать, да потом из Иркутска, это еще до Муравьева было, приказали отпустить ее. Я уж не говорю, что американцы бьют китов в Охотском море без всякого спросу! А за ними идут немцы из Гамбурга и норвежцы. И англичане не лучше! В прошлом году судно компанейское пошло в Китай с русскими товарами. Китайские власти в Шанхае встретили приветливо. Китайцы очень обрадовались и стали все раскупать. Вдруг ни с того ни с сего те же китайские власти приказали уйти кораблю из Шанхая. Что же за причина? Оказывается – китайцы откровенно признались, – английский консул потребовал этого. А наших он уверял, что помогает им и пытается преодолеть косность китайцев… Вот вам примеры того, какое давление всюду оказывают на нас в Восточном океане.

Когда в сумерках офицеры, напевая хором песни, возвращались на судно, их остановил древний старик с седой бородой.

– Ты, что ль, батюшка, капитан будешь? – спросил он.

– Я, дедушка! – ответил Геннадий Иванович. – Что за нужда?

– Ступай, дедушка, своей дорогой, не занимай пустыми разговорами, – сердито сказал старику Машин.

– Прощения просим, – поклонился тот.

На берегу стояла толпа народу.

Слышался тенор Шестакова. Песню подхватил матросский хор. Послышался бубен, удалой посвист, топот многих ног.

Подвыпивший Халезов запел баритоном: «Не белы снеги». Офицеры дружно подхватили, заглушая удалявшийся матросский хор.

– Наши загуляли! – с удовольствием говорил на борту «Байкала» боцман Горшков. – Не зевай, как подойдут, – предупредил он молоденького матроса.

* * *

К концу месяца бот «Камчадал», по распоряжению Машина, доставил с острова Медного трехлючную и однолючную байдарки и трех алеутов. К этому времени транспорт «Байкал» был снабжен и отремонтирован.

Снова погрузили на судно порох…

Утром тридцатого мая дул тихий западный ветер. Все население Петропавловска вышло провожать офицеров и матросов «Байкала».

На транспорте подняли паруса. Снова закурились дымки на Камчатских сопках. «Байкал» ответил из своих пушек. Машин, вытирая глаза платком, стоял на берегу.

– Нравится мне, как он укрепил Петропавловск, – говорил Халезов. – Лишь бы подвоз был снаряжения и продовольствия. И зорко следят за морем.

– Видно, последние грабежи китобоев, когда тут батарею на дрова разобрали, заставил их за ум взяться, – ответил Невельской.

Тяжелые, крутые сопки поплыли мимо корабля – «Байкал» вышел из «ковша».

Через неделю стало заметно холоднее, и на ночную вахту офицеры надевали тулупы и теплые шапки; чувствовалось, что где-то неподалеку плавающие льды. За кормой тонули в море конусы Курил.

За обедом повар подавал оленье мясо, камчатских сельдей, соленых лососей и крабов.

– Удивительное чувство! – говорил мичман Грот. – Примерно то же самое испытывал я, когда шли у Горна и я увидел на Огненной Земле дым… Вот, видишь землю, она близка…

– Да, вон там люди, тоже виден дым. А мы идем мимо, – сказал Ухтомский.

– Хочется подать сигнал.

– К сожалению, здесь суда не редкость, – заметил Казакевич.

– Живет же там кто-то, – замечали матросы.

– Офицеры сказывают – наша земля, русские живут и дикари тоже.

Пошел дождь, и очертания Курил исчезли. Подул ветер со снегом.

Невельской спустился в кубрик.

– Подобин! – крикнул капитан.

Матрос спал. Его стали расталкивать, но он спал.

– Боцман Горшков!

Горшков приподнял матроса.

Подобин открыл глаза, но спал, с отчаянием и с мукой во взоре, и ничего не понимал.

– Встать! – крикнул боцман, и матрос сразу очнулся, вылупив глаза.

– Почему ты не переоделся? – спросил капитан.

– Даже сам не знаю.

Матрос снял мокрую одежду, сложил на сушку к железной печи, лег и сразу же заснул.

– Надо следить, господа, – говорил Невельской офицерам, проходя с фонарем.

– Я прошу вас, отдайте наконец «Парижские тайны», юнкер, сколько можно держать! – говорил в кают-компании под стук ножей и вилок мичман Грот юнкеру Ухтомскому. – Уж, кажется, давно моя очередь…

– Я не могу уснуть без парижского романа, мичман…

– Это нездорово, так развивать воображение… читайте Дюма, а Сю отдавайте…

Штурман Попов с невольной обидой слушал подобные претензии товарищей друг к другу. Они напоминали о различиях, почти забытых за год. Подпоручик знал по-английски, но ведь это язык тружеников моря, а по-французски лишь кое-что. Говорят, «Тайны» тоже переведены. Он по-французски не мог так свободно читать, как мичман и лейтенанты. «Королева Марго» переведена, он прочел ее, а Халезов – «Тайны».

…Насмотрелись на Камчатский полуостров с его железным берегом сплошных скал, на стаи косаток, разрезающих в самый сильный шторм злые волны. Океан даже в хорошую погоду кажется качающейся огромной площадкой от горизонта до горизонта. И наконец, Курилы