Далекий край. Первое открытие - Николай Павлович Задорнов

Невельской прошелся по юту, остановился около Казакевича и, взяв его за пуговицу и глядя в море, сказал:

– Давайте остановим его. Прикажите пушки зарядить!

Китобой приблизился. Флаги взвились на мачте «Байкала».

Из орудий правого борта «Байкал» дал два предупредительных выстрела. Судно продолжало идти.

– Прикажи, Петр Васильевич, зарядить ядром да еще раз его!

Когда снова загрохотало орудие и ядро пролетело у самого носа китобоя, на судне засуетились. Корабль лег в дрейф. Невельской приказал шкиперу явиться на «Байкал».

На шлюпке пришел высокий американец в красной шерстяной рубахе. В таких же рубахах – гребцы.

– Почему вы не исполняете приказание? Петр Васильевич, осмотрите судно…

Казакевич с вооруженными матросами и с алеутом отправился на баркасе к китобою. Шкипер остался на «Байкале». Невельской разговаривал с ним в каюте.

– Скажите, пожалуйста, били китов? Что еще? Подходили к побережью?

Ухтомский переводил. Тут же Грот и Гревенс. Американец забеспокоился. Все это выглядело как допрос.

Американец пытался оправдываться. Он отвечал нехотя.

– Если вы действуете законно, почему же стремились уйти от военного судна в русских водах?..

Вскоре возвратился Казакевич.

– На судне шесть пушек, кроме гарпунных, – доложил он, – и много оружия, в том числе абордажные пики. Тюки с мехами. Есть шкуры морских котов. В кубрике матросы играют в карты на женские серебряные украшения азиатской работы, но самих женщин нет нигде. В трюмах бочки с китовым жиром, пудов пятьсот моржового зуба.

– Сосчитали, сколько бочек?

– Так точно. Сорок.

– Ваше судно вооружено как пиратское. И моржовый зуб. Вы занимались на Чукотском носу запрещенной торговлей.

– Нет, мы искали там Франклина.

Ухтомский написал протокол.

– Извольте подписать, – сказал капитан американцу. – По закону я должен задержать вас и доставить в Охотск. Протокол перешлем через посольство в Вашингтон.

Американец нехотя подписал протокол.

– Предупредите всех своих товарищей, – отпуская американца, сказал Невельской, – что Россия присылает крейсера в Охотское море и что мы будем задерживать в этих водах все суда, без позволения занимающиеся у наших берегов какими-либо промыслами.

– Не рано ли, Геннадий Иванович, – заметил Казакевич.

– Если правительство не следит тут за порядком, мы сами должны стараться, сколь возможно, ограничить их деятельность, – сказал Невельской офицерам, когда американец уехал. – Говорит, в прошлом году пятьдесят китобойных судов промышляли в Охотском море и никому отчета не давали. И конечно, жир топили на наших берегах.

– Ко дну бы его пустить, Геннадий Иванович, – поглядывая из-под щетинистых бровей на отходившего китобоя, сказал Подобин. – Я ему хотел пособить, а он оттолкнул руку. На судне у них грязь, одеяла как половики, вонища… А они в шелковых шарфах и с усами.

Пока шел досмотр американского судна, алеуты стояли у борта и с любопытством смотрели на все. Казакевич заметил это, когда уходил и когда пришел.

Судно американского шкипера пошло своим курсом, и тогда алеуты горячо заговорили между собой.

– Что случилось, Яранский? – спросил Казакевич одного из алеутов, который казался ему наиболее симпатичным и хорошо говорил по-русски. – Вы видели когда-нибудь этого шалопая?

– Нет, мы его не видели, – ответил Данила Яранский. – Но мы много видели этих кораблей и знаем их. Капитан напрасно их отпустил.

– Почему же?

Трое алеутов – Данила Яранский, Михайла Свининский и Иван Попков – начали наперебой говорить. Казакевич, видя, что рассказы их важны, позвал алеутов в свою каюту. Они бы хотели все сказать капитану, но боялись. В день, когда они прибыли на военном боте с острова Медного и взошли на борт «Байкала», капитан так ярился на кого-то и так грубо всем отвечал и со всех все время что-нибудь требовал, что они не решались подступиться к нему. Каждое его приказание они бросались исполнять опрометью и потом долго не могли прийти в себя.

Казакевич же, как они знали, был старшим после капитана на этом военном судне, он первый офицер, хозяин корабля и по характеру спокойней капитана, очень вежливый.

Алеуты, когда шли на Камчатку, не знали, куда их везут и что им придется делать. Ясно, что где-то ходить на байдарке, по мелководью.

Матросы, с которыми они жили в кубрике, расспрашивали их с живостью, как живут на Медном, какое начальство, есть ли поп, крещены ли, что едят, как женятся, и, конечно, в свою очередь порассказали немало любопытного для алеутов, не делая никаких секретов.

– На Камчатке иностранные шхуны так же разбойничают? – спросил Казакевич.

– Что на Камчатке! – воскликнул Иван Попков. – Там есть гарнизон, полиция, пушки! А вот у нас…

– А что у вас?

– Выйдут на берег в красных рубахах и сразу пугают… Хватает, кого хочет. Берет, что ему надо… На них работать. Вот в таких же красных рубахах, как был шкипер.

– Это чтобы видно было в море. Если идет на шлюпке – красную рубаху далеко видно, – пояснил Яранский.

– Или если упадет в море! – добавил Свининский.

– И пугает? – спросил Петр Васильевич.

– Конечно! Они всех пугают. На Алеутах, где Кадьяк, на Чукотском носу! Везде!

Казакевич поговорил с алеутами, вызвал подшкипера, велел выдать им форму, белье. Оказалось, что все они плавали на судах. Попков служил на компанейской шхуне, знал, как управлять парусами.

Казакевич потом сказал капитану:

– Алеуты разожгли своими рассказами ненависть в нашем экипаже к китобоям. Войтехович мне говорил: как же, мол, бьют китов в наших водах и даже не берут всю добычу, часть убитых животных бросают. Подобин сначала даже не верил.

– Правительство Штатов еще в тридцать четвертом году сделало заявление о прекращении свободного промысла для своих граждан здесь. Запрещено американским судам приставать к нашим селениям. Этот шкипер откровенно сознался, что вместе с ним пришел с Сандвичевых островов целый китобойный флот.

– Алеуты говорят, что они съезжают на острова, рубят лес как на Алеутах, так и на Курилах, – кажется, безобидное занятие, а они жалуются, гибнет пушной зверь, особенно бобры, целые колонии исчезают. Разоряют туземные юрты и даже компанейские лавки-одиночки, а на объявление о запрете отвечают угрозами и смеются. По их словам, море во всех широтах и долготах принадлежит одинаково всем.

– А вы не сказали им, что положение переменится только после того, как откроем плавание по Амуру. Надо было.

– На острове Беринга американцы били зверей, и в ответ на протест начальника острова шкипер хотел разогнать его управление. Но когда служащие и алеуты приготовились к обороне, шхуна сразу ушла.

– Сколько было писано об этом разных бумаг! Компания жалеет деньги, чтобы снарядить крейсера, надо платить двести семьдесят тысяч за снаряжение судна. А в Вашингтоне американские хозяева подают петицию президенту с просьбой занять для них гавань и устроить станцию на Татарском берегу, и мы еще можем встретить там гостей…

– Алеут Попков говорит, что некоторые суда иностранцев даже оставались на зимовку у нас, в Тугурском заливе. Но команды их почти вымирали от болезней…

Глава сорок шестая

Шхеры благополучия

– До сахалинского берега по карте Крузенштерна остается тридцать пять миль, Геннадий Иванович, – доложил Попов.

«Байкал» подходит к неисследованным берегам. Ночь наступала темная и ненастная. Звезды исчезли, небо заволокло тучами. Пошел дождь. Волн не слышно. Лишь изредка ударит в борт и накатит высоко.

– Двадцать две, вперед идет! – кричат с рýсленей[127]. Там каждые пятнадцать минут бросают лот.

Слабо светит фонарь, освещая компас и темные фигуры капитана и старшего лейтенанта в плащах, надетых поверх теплых пальто.

– Тридцать пять миль – порядочно еще осталось. Пока такая глубина, пожалуй, можно смело двигаться, – говорит Казакевич.

Судно идет к восточному берегу Сахалина, на широту 51°40′, где Крузенштерн нашел бар реки, преграждающий подход к материку. Крузенштерн предполагал, что там вытекает один из рукавов реки Амура, хотя и не был уверен в этом. Невельской прежде всего хотел проверить это предположение Крузенштерна.

– Карта может быть ошибочной, и берег ближе, чем мы думаем, – еще раз повторил капитан. – Можем прямо врезаться в него. Прикажите рифить паруса и располагайте ходом так, чтобы подойти к берегу с рассветом.

Ему показалось, что сквозь шум дождя из тьмы