Русская миссия Антонио Поссевино - Михаил Юрьевич Федоров

Он замолчал. Истома не торопился ему отвечать: если уж решился на этот разговор, пусть говорит всё, что думает.

— Но вы с Поплером воины, а я купец. И если купец будет поступать как воин, то он недолго будет купцом. Его или убьют, или он будет вынужден бросить своё ремесло и тоже стать воином. Ты понимаешь, о чём я говорю?

Истома посмотрел на него озадаченно:

— Не понимаю.

— Человек любого сословия, если он хочет добиться успеха в выбранном им деле, должен вести себя так, как положено, как ведут себя другие успешные люди. А если он не захочет или не сможет, то… Согласись, если благородный синьор начнёт выращивать просо или лепить горшки, он обречён на неудачу. Потому что он научен другому, и всё, что он может и умеет, направлено на то, чтобы добиться успеха в деле, приличествующем благородному синьору. Так же и наоборот, если крестьянин или гончар захотят стать рыцарями, у них ничего не выйдет.

Истома усмехнулся:

— Ты нанялся ко мне переводчиком. Ты знал, что нам предстоит дальнее путешествие. А уж о том, сколько на этом пути нам встретится разбойников, ты знал намного лучше меня. Это значит, что ты, как верный слуга, был обязан стоять рядом со мной и отражать нападение.

Паллавичино энергично замотал головой:

— Нет, нет, нет! Хоть я нанялся к тебе, я был и остаюсь купцом. Для вас, воинов, делом являются победа и слава. Для нас — получение, сохранение и приумножение прибыли. И я вёл себя так, как надо себя вести, если хочешь сохранить прибыль. Ты уже знаешь, что у меня при себе сумка с деньгами, которые я получил после продажи своего товара в Копенгагене и Любеке. В силу некоторых причин, о которых сейчас говорить не стоит, я не стал закупать товар, который мог бы продать в Италии. Мне надо доставить деньги в Рим и там рачительно распорядиться ими. В этом суть торгового дела. Да и нанимался я к тебе переводчиком, а не воином. Думаю, ты поймёшь меня и больше не осудишь.

Истома посмотрел на него внимательно: Паллавичино, кажется, говорит искренне, и как бы его представления о том, как правильно себя вести, ни были противны русскому посланнику, но хорошо, что он это сказал. Чем меньше непонятного в отношениях между людьми, тем вероятнее, что дорога будет безопасной и успешной. Он уже почти был готов простить Паллавичино, но вспомнил слова дожа да Понте, сказанные им Паллавичино в Совете десяти. Разумеется, в отношении дожа к русскому посланнику не было ничего необычного: он правитель и должен заботиться о своей державе — что ему Истома! Но Паллавичино-то — хорош гусь! Будь он так честен, как заливался только что перед ним, то был обязан сказать Истоме о тех словах дожа. Да, был обязан, но не сказал! И хорошо, что итальянец не догадывается, что Истома понимает его язык! Шевригин широко улыбнулся переводчику:

— Вот и хорошо, что поговорили об этом. Надеюсь, теперь до Рима у нас не будет нужды обнажать сабли и доставать пистолеты. Понадобится лишь твоё искусство толмача.

Паллавичино облегчённо вздохнул, и Истоме показалось, что он этим разговором пытался то ли облегчить душу, то ли заручиться его поддержкой на случай каких-то передряг. Разбираться в этом ему не хотелось.

Через день отряд спустился с гор на равнину. До Вечного города оставалось совсем немного. В окрестностях Рима вовсю цвела весна. Кроме уже знакомых русскому посланнику пиний и изредка встречавшихся берёз он с радостью, как на добрых знакомых, смотрел на склонившиеся над реками и прудами ивы. Многие деревья и цветы были ему незнакомы, но их пробуждение после зимы было столь быстрым и дружным, что сердце в груди у Истомы невольно начинало биться как-то иначе, чем прежде: чаще и сильнее.

По обе стороны дороги тянулись поля, крестьянские дома и траттории. Все участки земли, пригодные для земледелия, были покрыты садами или засеяны. Часто он встречал отары овец, но их отгоняли в сторону от дороги, на горные пастбища. Дома в поселениях, которые встречались им по пути, были добротные, каменные, часто — под черепичными крышами. Было видно, что люди здесь живут в достатке.

Во второй половине дня Истома разглядел вдалеке большое количество вооружённых людей, а чуть в стороне стояло несколько повозок. Разбойниками они быть не могли: слишком густо населена здешняя местность, да и Рим — рукой подать.

Димитрос остановил отряд и выехал вперёд, взяв с собой троих страдиотов. Было видно, как он вдалеке недолго переговорил с кем-то, после чего вернулся назад.

— Я своё дело сделал, — переводил его слова Паллавичино, — вас встречает кардинал Медичи со стражей. Прощай, господин русский посланник.

Он пожал Истоме руку, затем страдиоты по его приказу повернули коней и поскакали вслед за своим командиром. Истома и Паллавичино направились вперёд, к встречающим их солдатам и приближённому папы — кардиналу Медичи.

Кардинал был одет во всё красное, и даже маленькая шапочка на его голове была сшита из красной материи. При виде Истомы он широко, совершенно искренне, как показалось русскому посланнику, улыбнулся и сразу же затараторил что-то, да так быстро, что Паллавичино едва успевал переводить:

— Господин кардинал предлагает нам пересесть с коней на повозки, щедро выделенные его святейшеством папой для встречи. Ещё он говорит, что безмерно рад видеть посланника могущественного владыки Севера и что папа непременно примет его в самые ближайшие дни, как только груз повседневных забот станет чуть менее тяжким.

— Передай ему, — сказал Истома, — что за колымаги я благодарю, но не могу воспользоваться этой услугой, потому как с детства приучен сидеть в седле, да и путь от Копенгагена до Венеции проделал верхом. Мне так сподручнее. А что насчёт остального, то… то поглядим.

И он тоже широко улыбнулся кардиналу, чьё лицо в ответ стало совсем уж умильным. Медичи махнул рукой, и начальник стражи громко крикнул солдатам:

— Вперёд, в Рим!

Стражники были в сверкающих латах, которые не имели ни одной помятости или царапины. Истома решил, латы эти изготавливались не для сражения, а для того, чтобы одевать в них стражу, встречающую иноземных посланников и для других торжественных случаев, когда надо было показать блеск и богатство папского двора.

Стражников было не меньше полутораста. Они разделились на два равных отряда, из которых один пошёл