Дельта чувств - Виктор Иванович Миронов

бездны. Под Узлом раковины, лицом к ней и спиной к трону, проползал юноша. Он дрожал всем телом. Плод упал к ногам родильницы. Покрытая блёстками пота, стекавшего по её животу и спине, она пела песню изнеможенья. Врата узла её дельты разверзнуты.

Так вознаграждена была её ретивость.

Мильк появился на свет, когда бледно посветлело небо. Перед зарёй преосвященная иерофантида с силой протянула юношу под промежностью ног Ханны, словно вырывала его из кольца вселенной. Мать увидела новую жизнь и улыбнулась. Она узнала его и взглянула на сына, который был под ней, неплотно смежила веки и зашептала:

– Пришёл ли ребёнок?

Она, дрожа, поцеловала его и говорила:

– Ты отвалил ещё раз от ямы… Вот и снялось с меня бремя, бремя ребёнка. Я принесла новорождённого сыночка светоча.

Слова ПРОЯВЛЕНИЯ Исиды умолкли, все пали ниц лбами на землю. А Ханна сидела, обнимая его голову и слёзы её неиссякаемо падали на грудь. Женщина держала приёмного сына на коленях, как бы намереваясь кормить его грудью.

– Он уже сосёт, – сказала мать, прижимая к сосцу дородного героя.

Лунные женщины распускали волосы, обнажали молочные груди и пели под флейту песнь о Мелькарте:

«Ты белей молока, молодого ягнёнка ты мягче, Тёлочки ты горячей, вино виноградинки юной свежее».

Иерофантиды вскидывали руки на темя и затем потрясали перстами молочные сосцы. Считалось, что время от времени люди могут быть одержимы ВЕЛИЧЕСТВОМ и на это время их собственная личность и тело выходили из повиновения. Все хоралы в этом аномальном состоянии воспринимались окружающими, как голос обитающего в человеке и говорящего через него Бога. Мнимое рождение ребёнка являлось магическим обрядом, поступком веры, чтобы путём подражания и мимикрии вызвать действительную плодовитость в природе. Жрецы стремились сделать обряд более эффективным благодаря формулам и принесению жертвы на тоффете Астерия. Иными словами, магия перемешивалась с религией и от того получала большую силу.

Худощавое – вытянувшееся к своему четырнадцатилетнему возрасту – голое тельце юноши сидело на коленях могучей женщины и сосало выпученный сосок. У него были курчавые чёрные волосы на голове, длинные ресницы и руки с чётко вылепленными ногтями, и он был красив. Мисты увидели нечто такое, чего они не видели и не замечали прежде в людях, они видели то, что переполняло их сердца благоговейным восторгом. Было в том новорождённом сияние ясности, миловидности и симпатии.

– Повелительница головы и сердца моего, – говорил теперь Мильк.

– О Мильк! Ты своими губами потешаешься в душе над моими словами и над дрожью моих колен! Но поскольку всё – таки я твоя госпожа, мальчик мой, ты должен говорить мне только такие сладостные слова, какие ты мне сказал: «Повелительница моей головы и моего сердца». Для меня это очень приятно и таит много надежд, милый раб мой, слова, которые ты должен говорить мне сулят хорошую рыхлую почву посеву моей красоты, если я имею счастье казаться тебе красивой при свете твоего Солнца. Из раболепия твоих губ и моей красоты родится моё блаженство, ибо они пустят росток преклоненья, которое нужно поощрить, чтобы оно стало желанием, потому что преклонение, если его поощрить, становится желанием, мальчик…

Ханна коснулась ладонью гениталий юноши и сказала:

– Мой сын, но ты, же и мой супруг.

Но, как только она дотронулась до крайней вершины, быстрокрылый юноша открыл глаза, которые отразили фитили канделябр пещеры-ямы. Чётко вылепленная ладошка царицы держала Эрота Милька. Ханна помяла бант нежнейшим касанием, и он, державшийся согнутым, стал взбухать, и скоро взглянул вздыбленной своей мощью на восторженных мистов. Мальчик обнял женщину, целовал её. Ладонь женщины производила энергичные, но плавные движения.

Когда фантасмагория ВЕЛИЧЕСТВА нашла в человеческом теле постоянное своё прибежище, от человек бога стали ожидать совершения чудес. Будучи не в силах постичь существование закона природы, как такового, древний человек не мог уразуметь и то, что значит его нарушить. Чудо являлось для него необычайно сильным проявлением самой обычной способности.

После того, как Ханна родила Милька, мисты были полны нежности и пребывали в самом радужном настроении. Они говорили не иначе, как торжественно-взволнованным шёпотом. Поскольку в тот предутренний час, когда родился ребёнок, на востоке восходил зодиакальный Знак Девы, который находился в положении соответствия со звездою Астроархи – планетным олицетворением небесной женственности. Мисты упрямо видели в родительнице и небесную деву Тиннит, и матерь-богиню Исиду с ребёнком у груди, а в мальчике, чудо-дитя с чьим появленьем связано начало радостной и благодатной поры, с которой пребывает Мощь. Мать – Дева и дитя – это священный образ, но Дева тут не в обычном значенье этого слова: изголовье Урея настаивало на иносказании, от восторга по непорочному зачатию глаз змея увлажнялся упрямой слезой.

Прозвище «Не – Тронь – Меня» – данное младенцу, было не лишено обаяния игры мысли, но тон, каким произносилось это прозвище вышедшего из девы, явно приписывал мальчику Священность и Непорочность. Ещё называли Милька – ростком и побегом, который пущен нежнейшим корнем. В поэтическом уме древних связывалось представленье о всемирной весне, о том начавшемся благословенном времени, когда семя побьёт мор и голод.

Мы свидетели сцены, весьма показательной для тех телесно-духовных отношений, что поддерживала Ханна с волшебным светилом. У юноши с луной связывалась не только мысль о волшебстве: чувство физической телесности смешивалось в нём с культом эротического характера – восхитительного образа пира любви. Несомненно, каждый человек, более или менее сознательно, вынашивает в себе какое-то представление, какую-то излюбленную мысль, составляющую тайну его восторга, питающую и поддерживающую в нём жизнеощущение. Для Ханны этой пленительной идеей было сожитие её тела с телом Милька: красоты и непорочной юности или взаимоусиливающее сознание того или другого.

– Благо тебе, сын миловидной! Успехи твои блестящи, ещё немного трения и факел возгорится зажжённый женщиной. «Ты возгордишься Мощью!» —говорила Ханна.

Юноша ощущал под животом жар от влажной ладони. Но настал жест самый поздний и самый последний, и лишь он принёс осуществление тайного ожидания мистов, ведь сразу это никак не могло получиться. Этот жест был концом и началом, уничтоженьем и возрождением. Громче, чем в прошлый раз, ликовали зрители, ибо обновлённый мир – перед их взором – превосходил стариковский во всех отношениях.

Дню уничтожения и воскресения назначено было осуществиться. Неограниченному владычеству бога, безусловно, предстояло восстать во всеведенья. Перед Мелькартом будут люди преклонять колени и никого другого, в этот час, не станут славить человеческие уста. А это значило, что Бог станет владыкой и царём, каким он был искони. Под звуки косо воздетых двойных флейт – авлосов, величественный Мильк видит мир, оцепеневший