Дельта чувств - Виктор Иванович Миронов

И юный бог поцеловал кончики своих пальцев и, к откровенной радости познающих, воскликнул:

– Просто невероятно, до чего основательно персть земная меня познаёт! Право, вознагражу!

– Прими, сын мой, прощальный привет! – говорила Ханна, подняв руки. – Гляди, ночь отжила, она смыкает вежды, устав от самой себя, и на весь мир снисходит веселье. Прислушайся сын, что за диво! Люди радуются, что вовремя, когда они просыпаются, наступает утро и, что необоримый змей, подкрепившись сытостью, к ночи вновь откроет свои глаза. Поистине, достойна благодарности премудрость всего существенного! Пусть только представит себе человек, что пылающая огнём дорога змея безраздельно и бесконечно простирается перед ним в жарком однообразии. Но бог сотворил день, сотворил ночь и назначил им свою цель, которую мы и приобретаем в положенный час. На ночь вползает необоримый змей во чрево, то священная роща луны манит священным отдохновением. С раскинутыми ногами, с запрокинутой головой, с открытой губой и блаженно угасшим взором, ожидает она тебя милою сенью лобного места. Не думай же, господин мой, на троне своём, что ты должен уснуть! Нет, господин мой, думай, что ты волен, уснуть, и усмотри в этом личную милость, и тогда мир пребудет с тобой! Сын мой, да ниспадёт на тебя, да окутает тебя, да наполнит душу твою счастливым торжеством зреющее семя и да бодрствуешь ты – наделённый моей заботой и волнением – на священной молочной груди.

– Спасибо ма – ма, – отвечал Мильк, и у него немного увлажнились глаза. – Речь твоя отрадна и родственна мёду. Особенно мне понравилось твоё утверждение, что я волен, спать, а не должен. Я буду думать о волшебном заклинании: «Да ниспадёт на тебя, да окутает тебя, да наполнит душу твою…»

Итак, пойдём вслед за гиацинтовым изголовьем необоримого змея.

Глава – 6

Благословение обогащает и печали не приносит. Для глупого – преступное деяния, как забава. Чего страшится нечестивый, то он и постигнет. Но проносится вихрь, так и нет более нечестивого. Притчи Тин_нит.

Ханна и Мильк сидели на троне и глядели «в одну точку», как принято говорить, их взгляд, направленный на пробившийся из-за горизонта луч солнца, расплывался в нём. Иногда, как бы выходя из мистического оцепенения, глаза юноши испуганно расширялись – чрезмерно широко – будто бы в ужасе, даже распахивались. Рот его отворялся и учащённо заглатывал воздух, после чего, глаза становились спокойными, и ужас из них пропадал, но при этом рот углублял свои уголки и оживлял лицо безотчётной улыбкой. Затем он спохватывался и в испуге прижимал руку к губам, большим пальцем к нижней губе.

– Отец! – шептал он при этом.

Трон находился под восточным склоном горы Абант, откуда, с высоты его, открывался вид на рощу и на боковые портики ограждения двора. Свет вливался сквозь наружные колонны, он уже наполнял двор, сгущая блеклые краски пейзажа. Мильк и Ханна сидели на подушках, сложив ноги на ступени-скамеечке, а по бокам их обоих, справа и слева, громоздились человекозвери – керубы из золота, малахита и слоновой кости, – охранители покоя двух животворящих Величеств. Они не надели на себя ничего из одежды. Лишь жёлтый шарф прикрывал худощавые плечи Милька. На груди супруга широкое золотое ожерелье в виде сокола. У супруги ожерелье серебренное, с крыльями синей эмали, глаза совы были из драгоценных камней, а лапы прикрывали долину между торчащих в стороны пунцовых сосцов. На запястьях и выше локтей были серебреные браслеты, в одной руке ключ – тирс, обвитый плющом, выточенный из горного хрусталя, а в другой руке она держала плеть. Низ живота прикрывал сверкающий яркими звёздами чёрный шарф, вытканный серебристыми нитями. Величества сидели, подчёркнуто стройно, положив на колени, в сравнении с хрупкими телами фигур, руки.

Держа прямо изящные головы, с благородно изогнутыми носами и с очерченными губами, глядели они через двор карими, в длинных ресницах, глазам на алеющую зарю. То были фигуры божественного достоинства: изваянные статуи, которые высились, как колонны. Они сидели в неподвижной и облагороженной осанке. В лабиринте из мирта, за ложными ходами, ожидало неподвижно бронзовое изваяние Астерия и глядело стеклянными глазами на вечную свою собственность. Тело юноши будет тождественно с человек быком: минотавр предвосхищал это тождество.

Царь Города увековечивал себя. За его спиной и по бокам от него – согласно культовой идее – расписные стены горы Абант: рельефы времени – бесчисленные изображения Матери кормящей молочной грудью младенца Хора, родившегося от собственного огня. Мильк, целиком, сосредоточившийся на розовый восход, претендент на выход в мир неподвластный тлению, сидел, как сидят в своём капище Боги.

При всех свойствах сына мира, Мильк глядел на солнце, не оглядываясь или если уж, оглядывался, то глядел на стенные рельефы с самым холодным и отрешённым видом. Весьма отрешённо, памятуя о земной благодати, глядел он, на обычай, дававший знать о себе во время большого праздника владыки смерти Мота, большого дня и апофеоза обычая. Ведь Баал Эшмун был мёртв, когда от него зачинала Тиннит. Он обретал в смерти упрямую плодовитость и в этом-то, и заключалась причина, почему Мильк, при всём своём личном сочувствии празднику, внутренне отрешался от него. Тут сказывается едва ощутимый, почти безотчётный страх. К тому же, нельзя забывать, что юноша считал себя воскресшим мёртвым и принадлежащим царству мёртвых, где он рос. И нельзя забывать, какое имя принял он с безрассудной дерзостью, коль скоро ребёнок или каждый из них, в день смерти сочетал собственное своё ВЕЛИЧЕСТВО с ВЕЛИЧЕСТВОМ Эшмуна. Это сочетание значило «умереть и стать богом», и это «умереть» и «быть богом» наводило юношу на полу осознанный страх с тайной догадкой, что счастливые взоры зрителей, пугающе вкравшиеся в его жизнь, ведут к плодовитости Смерть.

Итак, Великая Мать и Сын явились перед людьми. Царствующие лица сидели в ОКНЕ ПОЯВЛЕНИЙ, откуда они, в присутствии Общины Знания, осыпали счастливых очевидцев серебренными и золотыми наградами. Скоро тот час, когда Мильк воссияет над горизонтом и покажется в полном своём великолепии перед народом – мощью Мелькарта. Взойдёт солнце во всей своей праздничности, как торжество веры, как культ убеждённости, потому что этот апофеоз был вложен в народ Обществом Знания.

Святилище – Великий Дом, где юноша приобретал своё имя, очерчивалось кругом обводных портиков, и охранялся крылатыми керубами – человекозверями. Кабиры – воины стражи, охватывали рощу и, сверкающий среди цветов и деревьев, священный омут пруда.