Дельта чувств - Виктор Иванович Миронов

– Дорогой, я настаиваю на своём приказании, – подтвердила своё требование Ханна. – Прими уж это, как подтверждение того, в чём меня упрекают. Моя воля равнозначна чёрному граниту.

– Разве не праздник, о Мать, для тебя мой приход, разве моё Величество оставляет зал неосвещённым? Зажечь все канделябры! – воскликнул юноша иерофантам, которые поспешили зажечь на подстолбиях пяти плошечные светильники. – Да, чтобы лампы горели поярче!

– Мне известна твёрдость решений Величества Солнца. Женщины ценят в мужчине его несгибаемость.

Свет наполнил палату. Фитили плошек торчали в вощаном жиру и горели широким, ярким пламенем. Их беловатый свет залил залу краской молока.

«Супруга знает, – думал юноша, – как важно мне, лицу особенному и священному, чтобы меня не беспокоили. Да, она слишком горда, чтобы от меня чего-то требовать, но кажется мне, что, таким образом, её высокомерие и мой покой, живут в добром брачном согласии. Тем не менее, мне было приятно и утешительно сделать себе любезность, показав ей своё могущество. Я чувствую, в груди у меня существует известное противоречие между моим вполне оправданным себялюбием, вытекающим из моей особой святости, в силу которой Величество моё не любит, когда кто-либо беспокоит его, и, с другой стороны, желанием показаться Величеству Матери – могущественным и любезным… Я люблю её, насколько это допускает моя священность, но тут-то и заключено настоящее противоречие, ибо я ещё и ненавижу, не перестаю ненавидеть её из-за обрядных требований, которые она мне, конечно, не упоминает, но которые заключены в нашем брачном союзе… Однако я предпочёл бы любить без ненависти… Если бы она дала мне случай показать иначе мою любезность и могущество, моя любовь лишилась бы ненависти, и я был бы счастлив. Я хочу знать, чего она хочет, одновременно мне страшен покой обрядного тоффета.»

Иерофанты с бесшумной поспешностью, удалялись, держа искрящиеся головешки в скрещенных руках.

– Уверена ли ты в том, о чём говоришь? – спросил Мильк.

– Юность венчает вечнозелёное растение, которое украшает жертву. Ты – надевший его – сбережён; тот, кого он украшает, останется в сохранности.

– Ты говоришь о мирте? – поинтересовался Мильк.

– О нём. Ты, ребёнок, надевший этот венок. Его же носит и твой божественный род. Господин обручён с тобой, Он же кровный твой суженный, Он один и Он множество, и Он жаждет верности. Ты его верная невеста, ты его преданный жених, посвящён ему, но сохранен для меня.

– Как Дуумвир? – спросил юноша.

– Из друзей бога выбирают одного, который обручается с ним во всей красе своей священной юности. Отец приносит первенца – сына, на сожжение.

– Обращают в пепел?

– Да, супруг.

– Я знал это, но мне всё равно сделалось страшно.

– И Боги страдают от обрядов, и люди страдают с ними вместе.

Величества перестали терзать друг другу души. Они были первыми людьми мира, шли – рука об руку – по цветущему счастью юноши. Лицо Ханны сделалось неподвижным, глаза, которыми она ласкала Милька, выражали внимательность, и теперь она не высказывалась о мирте: одобрительно или неодобрительно.

Глава – 8

Скудоумный высказывает презрение к ближнему своему, а разумный молчит. Ходишь переносчиком, значит открываешь тайну: верный человек таит дело. Притчи Тин_ниТ.

– Значит, ты разрешишь прилечь мне рядом с тобой? – услышал Мильк обращенный к нему вопрос Ханны.

Она склонилась над подушками ложа, чтобы проявление её божественности прилегло на шёлковый балдахин у его ног.

– Мне богине раз в год случается встречаться и праздновать такой час. «Не часто мы дарим, друг другу своё общество», – сказала она. – И встречи наши несут предметность речи, связанной с какой-то нуждой. Не так ли, по-твоему?

Держа ладони на обнажённых плечах богини, юноша ответил:

– Ты и я, члены священной семьи, и живём обособленно в своих храмовых регионах. Мы с предупредительностью избегаем друг друга.

– Я пришла за тем, чтобы одарить тебя своим обществом. Неужели сердце твоё не желает такого времяпрепровождения?

– Не знаю, чего мне хотеть, но мне хочется, чтобы ты не очень посягала на мой покой своим делом, но, чтобы ты была возле меня только ради моего общества, этого моему ВЕЛИЧЕСТВУ хочется даже, быть может, ещё больше.

– Я согласна с тобой. Похоть пристала смертным, она служит им для изъяснения нужд. А наш удел, удел богов и благонравных: прекрасный избыток во всём. Удивительно, как меняется достоинство лиц, сбросивших смертную вялость, они вздымаются к новой возвышенной сущности.

– Так и мы с тобой. Мы вздыбились и надели на себя миртовые венцы. Теперь мы ВЕЛИЧЕСТВА и, по сути, и по названию, а вовсе не по суждению.

– Твой ум светел, как светоч, который ты повелел зажечь в моей ночи ради нашей любви.

– Велик мой ум, таким ему задано быть. Его такая задача, маска смертной жизни ему кажется тесной.

– Какой жаркой покажется тебе маска смерти на празднике огня. Понятно ли я говорю? – перебила его Ханна.

– Да. Тебе женщина не так понятна эта моя традиция. Мне дано высокое подобие Мелькарта, божественное, как таковое, дано мне от ДУУМВИРА в большей мере, чем от матери. Но и ты – богиня Исида, не в меньшей степени, чем я Мелькарт, каковым ты обязала мне быть. Согласна ли ты со мной?

– Очень уж светло в этом адетоне ложа Объятий. Мне кажется, за мыслями было бы лучше следить при меньшем свете. В больших сумерках было бы, я так считаю, легче быть более женщиной и подобием супруги.

– Я сейчас же прикажу, чтобы освещение более соответствовало этому часу. Мне это ничего не стоит.

Раздались хлопки его ладоней.

До сих пор он был для своей матери и супруги, в полном смысле слова, пустым местом: теперь он был заметным предметом культовой утвари, таким же, каким была в культовой роли терракотовая статуэтка супруги в его руках. На него падал взгляд госпожи и падал он не по чистой случайности, как на предмет неодушевлённый. Нет, она глядела на него лично, как Ханна. Глядела, как на явление, имеющее духовную подоплёку и связи, дающие приятный повод Эросу. Таким образом, эта женщина стала с недавних пор его замечать. Это внимание было, конечно, очень слабым и естественно мимолётным: утверждать, что карие глаза её задержатся на нём, было бы преувеличением. Но теперь, на мгновение коротких рождественских часов, на какой-то миг, она к нему устремилась, а Мильк, глядя сквозь мушки ресниц, отмечал её устремления. Ни одно из этих мгновений от него не ускользало. Их глаза встретились, взор женщины оказывался