Дельта чувств - Виктор Иванович Миронов

Женщина выпрямилась и сказала:

– Я полагаю, супруг мой, что мы привели все доводы в пользу обряда. Так вот, их достаточно, и они убедительны для нас богов. Всё, что мы соблаговолили сообщить друг другу о привлекательной двусмысленности, полностью удовлетворяют требования, предъявляемые Эшмуном моими устами, ибо мои губы, уста его.

– Дорогая моя, – ответил Мильк. – Батбаал стремится делать своё дело. Когда он войдёт, он самым внимательным, самым приветливым образом вслушается в наши божественные наставления. И даже Богомол, которому придётся уступить жрецу место, даже он не взглянет на него прямо и открыто, ведь перед проявлением Эшмуна нельзя устоять. Его способность проявляться в смертных людях отнюдь не являются обманчивым придатками его СОКРЫТНОСТИ. Эшмун неотделим от пророка, его способности будут способности человека, человека благословенного и в пору было бы сказать, что пророк эту благосклонность заслуживает. Вот почему, встречаясь с ним на суше или на море, народ узнаёт в нём ДВУЛИКОГО издали и радостно говорит: «Это идёт Батбаал, личный слуга Эшмуна, уста его! Девоюноша идёт по делам Госпожи и Господина, которые он отлично устроит!»

Мильк хлопнул ладошами.

– Войди в адетон Ложа Объятий, брат мой!

Ханна глядела на вошедшего жреца открыто и прямо, а то и искоса, и это тоже был хороший знак, как и прямой взгляд вошедшего – холощеного мужчины. Говорили, что, когда пророк показывался на улицах города, женщины бросали в него серебреными кольцами с пальцев, чтобы обратить внимание на себя и он по обязанности, обращал на девиц своё внимание Эшмуна.

Батбаал был среднего роста и держался очень гордо, и осанисто, он вошёл в адетон ложа Объятий, выпятив грудь, развернув плечи и приподняв подбородок. Его гладко выбритая голова была выбелена по шею и заметней всего на ней выделялась резкая бороздка между глаз над переносицей, которая не исчезала, даже если пророк улыбался, а улыбался он только высокомерно и только в награду за подобострастие. Точёно правильное и неподвижное – без эмоций – лицо пророка, с высокими скулами, морщинками около ноздрей и рта. Он глядел мимо богов и предметов: взгляд этот был многозначительный, равнозначный мироустройству, подтверждению и похвале всего тысячелетнего хода жизни. Да и одежда его, узкий и короткий набедренник, какой был принят для внутри храмового культа. Священническая шкура леопарда, обвивавшая его плечи таким образом, что белёсая голова и передние лапы кошки висели у него за спиной, а задние лапы скрещивались на его груди. Леопардовая шкура была некоей узурпацией, так как она являлась частью убранства первого пророка Мелькарта и служителю Эшмуна не полагалась. Но первый пророк Эшмуна сам определял, что ему полагается, все понимали, почему он носит священную шкуру солнечного культового атрибута. Батбаал хотел этим показать, что Мелькарт растворён в Эшмуне, что он является лишь разновидностью его проявлений и в известной мере ему подчинён. Ибо Эшмун, то есть пророк Батбаал, является верховным пророком Мелькарта здесь на острове Леон, предоставив почётное звание второго жреца – первому пророку Мелькарта, а поэтому главенство первосвященника Эшмуна на знаки отличия Солнца, были очевидны. Даже в храме Мелькарта это превосходство являлось силой. Он называл себя предводителем жрецов всех богов Красной Земли, но, прежде всего Эшмун – это Дуумвир и было оно, следовательно, сверх первым.

Нельзя было без радости глядеть на него при мысли о его значении, что же касается Ханны, то она достаточно сжилась с землёй лукумона, чтобы недоумевать или тревожиться по такому поводу, теша себя представлением, будто и она сама благодетельствует Эшмуну, а, следовательно, себе самой.

Невозможно передать, как опьяняло пророка прославление женщины, созерцание любви её к солнцу. Радость огнём пробегала по жилам богини, вздымала ей грудь, вызывала у него короткие, порывистые, похожие на всхлипывания вздохи, заливала румянцем его лицо и заставляла губы его блаженно улыбаться. Опьянённому пророку – человеколюбцу – оставалось лишь качать и качать выбеленной головой по поводу любовного безрассудства. Хвала сверх первого жреца укрепляла Милька в его мощи к женщине, завлекающей Ханну, давала ей возможность выполнить намерение, с которым она пришла – спасти жизнь общества. Вот основание для радости! Для блаженства! С этим чувством человеколюбцу приходилось качать головой – восхищаться. Но знание о том, что женщины заглядываются на Милька, наполняло его истомной ревностью и внушало ему, в тоже время, отчаянное желание владеть этой женщиной.

То, что божественной паре удалось обратить на себя внимание, утешало и маленького Богомола, стремившегося помочь им вести себя по образцу существ божественных. Не стану рассказывать, это не очень деликатно, о занятии – «подобное производящее подобное». Карлик притворялся божественным мальчиком. Его короткий пенис под складками живота, обхваченный миниатюрными перстами, твёрдостью подрожал Мощи Хора в луке Мелькарта и следовал указаниям Тейи, которая сосуществовала на действительном этом поле действий. Богомол передвигал ладонь по всей короткой длине воображаемого Хора, точно воспроизводя трения во влажном лоне Ханны, когда тот не желал возвращаться из тьмы на свет.

Независимо от того, насколько правдиво было устремление карлика – тщеславного героя, и той правдивости, которым привлекала Богомола Тейя (всяческими плотскими посулами), богам в деле Эрота будто бы становилось легче. Богомол делал свой ритуал машинально, как будто говорил языком жеста не он, а какое-то другое в нём проявление. Голос его был глух, и соответствовал взгляду и стонам богов на ложе объятий.

Мнимый акт возбуждения Эросом являлся чисто магическим воздействием, направленным на то, чтобы путём подражания и мимикрии сексуального акта вызвать большую Мощь в кадуцее Милька. Кроме того, здесь налицо стремление сделать акт более эффективным благодаря принесению в жертву семени Богомола. Магия, от того, получала большую силу. В воображении персонажей, эта эротическая игра побуждала использовать Эрота, как форму возвращения к жизни человека, считавшегося мёртвым. И если инсценировать рождение, то, согласно праву, мальчик был сыном в полном смысле слова. Протолкнутый под лоном Матери он считался рождённым и наследовал всё состояние своих приёмных родителей. Народ, вознамерившись усыновить мальчика-солнце, собирал множество людей и устраивал пиршество. Лишь после скрупулёзного исполнения всего обряда, вернувшийся бог мог свободно вступать в общение с живыми людьми.

При таких обстоятельствах считавшийся богом мальчик должен был провести первую ночь после возвращения тайной мистерией Величества на брачном ложе Объятий. Но перед тем он сидел у трона создающего царя со сжатыми кулаками, как ребёнок в утробе матери, не произнося ни слова, пока, как над ним совершались