Расколотая корона - Виктория Холт

коренастого Генриха, который ценил в одежде удобство, а не пышность, и никогда не утруждал себя перчатками даже в самую лютую стужу, отчего руки его были красными и обветренными. Конечно, в нем была мощь, сила, которой так недоставало Людовику. Было в нем и обаяние, особенно для женщин. От него веяло силой и властью. Пожалуй, именно это в нем и любили.

Но два короля были прирожденными врагами. Иных отношений между ними едва ли могло быть. Любой герцог Нормандский почти наверняка враждовал с королем Франции. Франки так и не простили викингам их набеги и то, как они отравляли жизнь их предкам. Чтобы помешать им подниматься по Сене до самого Парижа, от них пришлось откупиться той северной провинцией, что получила название Нормандия. Все это уходило корнями во времена Роллона, но обида саднила до сих пор. Благодарить стоило лишь за одно: герцоги Нормандские, как и графы других провинций, оставались вассалами короля Франции.

И вот этот потомок нормандских герцогов — этот Генрих Плантагенет — так же безжалостно отнял у него жену, как Роллон отнял кусок Франции; Людовик не был мстительным человеком, но он не огорчился бы, увидев Генриха униженным. Более того, он был глубоко потрясен тем, как тот обошелся с Томасом Кентерберийским.

«Будь такой человек моим подданным, — думал Людовик, — я бы счел себя поистине счастливым».

Теперь он выслушивал жалобы Генриха Молодого и Маргариты.

— Ваш отец сделал вас королем, — сказал он. — Зачем он это сделал, если не собирался позволить вам быть им?

— Полагаю, он сделал это назло Томасу Бекету.

— Дорогой сын мой, не следует говорить такого.

— Но это правда, милорд. Он ненавидел Томаса. Он был готов на все, чтобы его унизить.

Людовик покачал головой и перекрестился.

— Да благословит нас всех этот великий святой и да заступится за нас перед Господом, — сказал он.

— Я очень его любил, — заметил Генрих, стараясь не вспоминать, как отказался принять Томаса, когда тот хотел его навестить, ибо последовал совету Роджера Йоркского.

— Все добрые люди его любили, — сказал Людовик.

Некоторое время они молчали, думая о Томасе.

— Это величайшая трагедия, когда-либо постигавшая Англию, — продолжал Людовик, — и ничем хорошим она не кончится.

— Благодарю Бога, что я не причастен к его убийству, — пылко произнес Генрих.

— Есть и другие, не сомневаюсь, кто хотел бы сказать то же самое. Что ж, сын мой, у вас есть свои горести, не так ли?

— Да, и боюсь, они не кончатся. Но я не позволю вечно обращаться с собой как с ребенком.

— И не должны. Вашему отцу следовало бы дать вам полный контроль над Англией, если он хочет оставаться в Нормандии, или над Нормандией, если он хочет жить в Англии.

— Я того же мнения, но он этого не сделает.

— И вы будете это терпеть?

— Нет, — твердо вскричал Генрих, — не буду. — Но при мысли об отцовском лице, о прищуренных глазах, о багровом румянце, заливающем кожу, он в глубине души понимал, что ему будет очень трудно — а скорее всего, и невозможно — противостоять ему.

— Вы должны сказать ему, что у вас на сердце, — сказал Людовик.

— Да, — ответил Генрих, чувствуя, что это легче сказать, чем сделать. — Боюсь только, он не станет слушать.

— Он должен. Вы больше не дитя. Вы мужчина, у вас есть жена, скоро у вас будут сыновья. И ваш отец сделал вас королем.

— Я попрошу его, — сказал Генрих. — Я скажу ему все, что чувствую.

— А если он не согласится, вам не следует оставаться при его дворе, ибо что хорошего вы там сделаете? Если вам не дают никакой власти, какая разница, там вы или нет?

— Куда же мне ехать?

— Куда же вам ехать, как не в дом вашего тестя. Если король Англии продолжит обращаться с вами как с ребенком и не прислушается к вашим доводам, приезжайте ко мне. Полагаю, это может склонить его к каким-то действиям.

Генрих схватил руку тестя и пылко ее поцеловал.

Людовик был прав. Если отец не будет его уважать, то ответ — восстание.

***

Король и королева разными путями прибыли в замок Шинон, чтобы провести там Рождество. С королевой приехал ее сын Ричард, новый герцог Аквитанский, и его младший брат Джеффри, герцог Бретонский. Генрих Молодой и Маргарита были в пути, чтобы к ним присоединиться.

Алиенора и Генрих оценивающе оглядели друг друга. «Она постарела, — подумал король. — Клянусь очами Божьими, теперь она старуха». Он сравнивал всех с нежной юностью Алисы. Но он должен был признать, что в Алиеноре все еще было нечто особенное. Никто не был так изящен и царственен, как Алиенора, и никогда не будет. Возможно, она снова выйдет замуж, если они разведутся. Впрочем, ее детородные дни прошли, так что новому мужу она наследников не принесет. А Ричард теперь — герцог Аквитанский.

Алиенора подумала: «Он постарел, еще больше огрубел от событий и непогоды. Смерть Томаса потрясла его, ибо где-то в его кремневом сердце теплилась искра любви к этому человеку».

Когда-то эта любовь была так сильна, что она обвиняла его в противоестесственной страсти. Генрих тогда рассмеялся, ибо если и был на свете мужчина, жаждущий женщин, то это был Генрих; однако она заметила, что он стал немного задумчив. «Мы не все знаем себя, — подумала она, — даже ты, Генрих Плантагенет, мнящий себя всемогущим».

Она решила, что Рождество должно пройти в великом веселье. Нечасто в наши дни король и королева Англии бывали вместе. Она привезла с собой лучших из своих поэтов и музыкантов и приказала им придумать развлечение, которое превзошло бы все прочие. Генрих не был совершенно невосприимчив к прелестям литературы. Было время, когда они с ним жили в согласии, и он наслаждался хорошей литературой и музыкой почти так же, как и она. Но когда ее влияние исчезло, он стал меньше думать об изящном образе жизни; его поглотила жажда завоеваний и, конечно, потакание своей похоти.

И все же в это Рождество она попытается вспомнить те хорошие времена, что были у них. В первые годы их брака она была в нем без ума. Она хотела видеть его на вершине; она гордилась, когда его короновали герцогом Аквитанским. Но как же испортился их брак!