Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

всего, что они замыслили там у себя вместе с патриархом Филофеем! Да ведь еще надобно выучить, воспитать способных к устроению сих обителей учеников! Он вспомнил вновь недавнее свое, в начале зимы сущее, видение слетевшихся райских птиц. Тогда он, одержимый беспокойством и тоскою по Федору (сыновцу, и верно, трудно приходилось в ту пору на Москве), особенно долго молился в одиночестве своей кельи… Да, чудо! Одно из тех, в которые патриарший посланец явно разучился верить! Да, труд всей жизни надобен для того только, дабы вырастить малую горсть верных, способных не угасить, но пронести светочи далее, разгоняя тем светом мрак грешного бытия… Ведь оттуда, из греков, пришло к ним благое слово учителя! Ведь и ныне не угас огонь православия в греческой земле! И вот он сидит перед ним в келье, муж, украшенный ученостью, искушенный в Писании и не понимающий ровно ничего! Ни того, что замыслил сам, ни того, на что надеется…

«И не поймет? – спросил себя Сергий. – И не поймет! И все-таки он надобен? – спросил Сергий опять. – В днешнем обстоянии от латинян?» – уточнил он вопрос. Алексий понимает, конечно, что Ольгерду нельзя позволить создать особую литовскую митрополию. Тогда погибнет православие, поглощенное Римом, а с ним погибнут истинные заветы Христа. Возможно, потому Алексий и приемлет Киприана?

Когда расходились, Киприан чуял себя так, будто бы выдержал ответственный экзамен или победил в диспуте, и даже несколько свысока поглядывал на престарелого русского митрополита, не догадывая, что русичи давно уже раскусили его. Федор же Симоновский, выходя следом за болгарином, оборотил вопрошающий взор к Сергию, и наставник ответил ему, слегка приподняв и опустив ресницы.

– Мыслишь, – спрашивал Федор вечером, когда они остались одни, – сей Киприан восхощет низложити владыку Алексия?

– Мыслю тако! – вздыхая, отозвался Сергий. – Однако он стоек в православии! И что содеяти в днешнем обстоянии, когда церковь наша еще не укрепилась пустынностроителями и не окрепла духовно, – не приложу ума!

Оба встали перед божницею и замерли, моля Господа вновь и опять подать им силы в борьбе за победу добра.

Глава девятнадцатая

В ограде Троицкого монастыря ржут кони. Парубки в богатом платье и оружии вяжут лошадей к коновязям. Молодой, в облаке первой мягкой бороды, белозубый и румяный, кровь с молоком, сияющий улыбками, князь в светлом травчатом летнике, в щегольских зеленых, шитых шелками и жемчугом сапогах идет по монастырскому двору, обходит или перепрыгивает пни, летник расстегнут, откидные рукава и полы свободно полощут по воздуху. На суконной с отворотами и круглым бархатным верхом шапке соколиное перо, укрепленное большим изумрудом, вышитая сказочными узорами и цветами грудь рубахи сверкает, точно дивный сад, пояс украшен серебряными капторгами с гранатами и бирюзою, ножны дорогого, аланской работы, ножа – в золоте.

Сергий ждет, стоя у крыльца и улыбаясь ответно. Он в летнем холщовом подряснике, перепоясанном старым скрученным ремешком, и в суконной, заношенной донельзя шапке, похожей на небольшое перевернутое ведро.

Князь Владимир Андреич, с ног до головы струящийся радостью, роскошью и красотою, легко и картинно опускается на колени, кланяется старцу в землю, ждет, не подымая головы, благословения и встает только после того, как Сергий легко осеняет его крестным знамением. Целуя твердую, пахнущую смолою, дымом и ладаном руку, Владимир произносит вполголоса:

– К тебе, отче! С великою просьбою!

Сергий кивает, он уже понял и приблизительно догадывает, о чем будет князев запрос.

Растесненный к ограде народ – несколько крестьян и старух-странниц, приволокшихся в монастырь по своим надобностям (кому нужда дитятю окрестить, кому отпеть покойника, кому освятить новое хоромное строение или окропить святой водою болеющую скотину, кому просто глянуть на Сергия, к которому наезжают князья и бояре, а он, вишь, даже шелковой оболочины не завел!), – теперь во все глаза наблюдает редкое зрелище: знатного боярина, князя ли, в дорогом зипуне, коней под узорными седлами, покрытых попонами из тафты, княжеского скакуна с узорной чешмою на груди, – вздыхает, любуется красотой.

Сергий восходил по ступеням своей кельи, прикидывая на ходу, кого оставить игуменствовать вместо себя, ежели брат Стефан того же восхощет.

В келье Владимир Андреич, осенив себя крестным знамением, крепко, руки в колени, садится было на самодельный столец, но Сергий мягко, одним движением, дает ему понять, что юный князь нарушил устав.

– Помолимся, сыне! – говорит он, и Владимир готовно вскакивает, становясь рядом с Сергием под божницею. После молитвы, опять не тратя излишних слов, одним лишь мановением бровей, троицкий игумен вопрошает, постился ли князь и не вкушал ли пищи с прошлого вечера. Владимир крутит головою: «Как же! Конечно нет!» И Сергий ведет его в храм. Обедня окончилась, и он причащает князя святых тайн прямо в алтаре.

Когда они возвращаются в келью, Михей уже поставил на стол лесные ягоды в деревянной чашке и квас. Князь с удовольствием пьет, озирая хоромину, полную в этот час мягкого солнечного сияния, несмотря на крохотные оконца, прорубленные с истинно крестьянским бережением к теплу.

– Город у меня! – говорит он, обтирая усы. – Серпухов строю! – И чуется по тому откровенному удовольствию, которое звучит в голосе князя, что созидание города для него много более чем обязанность, – и любовь, и утеха, и гордость – все тут! – Из единого дуба стены кладу! – хвастает он. – И дани все отменил! И гостям даю леготу! Вот! И со сторон призываю: селись, кто восхощет! Наместником мой окольничий, Яков Юрьич Новосилец! – И опять в ликующем голосе двадцатилетнего князя звучит и поет упоение радости. «Давать, дак полною мерою!» – словно бы говорит он.

– Монастырь! – произносит, утверждая, Сергий, и князь, не удивляясь ему, кивает согласно.

– Монастырь! Хочу, отче, дабы сам, своими руками… И избрал, и место означил…

Владимир краснеет, делает движение пасть на колени опять. Сергий удерживает его, думает.

– Афанасия с тобою пошлю игуменом! – твердо решает он и, воспрещая дальнейшие просьбы князя, договаривает: – Заутра поеди, княже, к себе, а яз, не умедлив, гряду за тобою!

Владимир кивает. Он счастлив. Грешным делом захватил даже с собою на всякий случай покойного верхового коня, ведая, конечно, что старец повсюду ходит пеший, но все-таки…

Назавтра блестящая вереница всадников, сверкая оружием и одеждой, втягивается на узкую тропинку, постепенно исчезая в лесу. Дружина Владимира, кроме одного лишь думного боярина, не старше своего князя. Все они только что отстояли службу, причастились и теперь уже весело хохочут, шуткуют, горяча коней. Сергий, проводивший князя до ворот, следит взглядом ликующую толпу молодежи, и на лице у него добрая улыбка наставника, коему весело зреть, как резвятся на отдыхе