Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

площади перед теремами не протолкнуться. Тут знать, тут уже иноземные шелка и сукна. Ежели меха, то непременно соболь, куница, бобер, или невесомая, из ласочьих шкурок, под китайским шелком, шубейка на иной боярыне, или соболиный опашень с золотою оплечною цепью на князе (князь беден, опашень единственный и цепь, от прадеда доставшаяся, чудом уцелевшая, всего одна, но тут вздета на плечи – не ударить лицом в грязь перед прочими!).

В теремах тоже яблоку негде упасть, снуют слуги. В хоромах великой княгини вокруг счастливой матери с дитятею целое столпотворение вавилонское. Ищут Дмитрия: куда-то запропастился великий князь, а скоро и выходить за столы!

А князь там, в задней, на самом верху, вместе с Алексием решает отменить тысяцкое, изменив весь стародавний порядок на Москве. И старый митрополит остерегает его делать это немедленно, и Дмитрий слушается своего наставника, и в этом его послушании – спасение страны.

Все эти люди умерли. От большинства из них даже не осталось могил. Ражие посадские молодцы, румяные, кровь с молоком, девки состарились и сгинули тоже. Много раз сгорали и возникали вновь хоромы. Исчезали деревни. Несколько закрытых храмов, да Синий камень, переживший века, да смутные предания о том, что в овраге у Клещина, на пути в Княжево-село, «водит», озорует древняя, еще дохристианская нечистая сила, – вот и все, оставшееся доднесь от тех почти утонувших во мгле забвения времен. Не зайдешь, не выспросишь!

Глава двадцать вторая

Неведомо, длился ли съезд князей целых четыре с лишним месяца, от ноября до конца марта, или, что вернее, пожалуй, на крестинах княжеского сына было только решение устроить съезд, «сойм», невдолге, пригласивши князей с их дружинами, ибо подпирали дела ордынские, опасила Литва, не казался да и не был надежен мир с Михайлой.

И какие речи велись на том, последующем княжеском сойме? О чем глаголал митрополит Алексий главам Владимирской земли?

О том, что надобно совокупное дружество, что нужен закон, и что надобен единый глава, и глава этот – московский великий князь, признанный володетелем Владимирского великого княжества?

О том, что шатание ни до чего хорошего не доведет страну, испытавшую нашествие Ольгерда, что, ежели бы не народ, не земля, вставшая за Москву, неведомо, что и сотворилось бы на Руси?

Что Мамай возможет и вновь поссорится с Русью, что пора остановить татар, такожде как и литву, такожде как и католиков, жаждущих изгубить православие. Что надобно не стоять в стороне, как стояли доднесь князья многих владимирских уделов, а помогать великому князю в любой беде, отколе бы она ни исходила, и что великий князь волен карать ослушников, иначе не стоять Руси! И что надобно собирать ратных, готовить полки, дабы не оказаться вновь нежданно побитыми не Ордой, так Ольгердом.

Поздняя патриаршия Никоновская летопись попросту говорит то, чего в более ранних сводах не существовало и что, вероятнее всего, родилось как итог исторических размышлений людей, свергнувших ордынское иго, что-де великий князь Михаил Александрович «колико приводил ратью зятя своего великого князя литовского Ольгерда Гедиминовича, и много зла христианам сотвори, а ныне сложися с Мамаем, и со царем его, и со всею Ордою Мамаевой, а Мамай яростно дышит на всех нас, а еще сему попустим, сложится с ними, имать победита всех нас».

По-видимому, ежели мысль такая и была, то так прямо, даже когда княжеские дружины двинулись на Тверь, не высказывалась. Да ведь были и иные мысли! Еще далеко не всем была ясна законность Москвы и незаконность тверского княжеского дома, права коего на великий стол были отнюдь не меньше московских, хоть и забылось уже, что Юрий был выскочка и что за смертью Данилы московские володетели потеряли всякие права на владимирский стол. То забылось, поминалось книгочиями да иными князьями в местнических расчетах своих. И все-таки Тверь не была еще, не являлась, как хотелось бы видеть летописцу шестнадцатого-семнадцатого столетий, безусловным врагом, и потому речи, которые говорились на княжеском сойме, должны были вестись о другом и словами иными.

Глаголал ли что-нибудь игумен Сергий? Мы не знаем. Скорее всего, нет. Но он был и присутствием своим содеял многое.

О чем вещал иерарх всей Владимирской земли, владыка Алексий? Он был прежде всего митрополит и говорить должен был о вопросах веры, тем паче что обращался он к верующим. И говорил в пору великого обстояния. Мусульмане с юга. С запада католики. Посланец патриарха, Киприан, сейчас в Литве и, возможно, роет под него, Алексия, кумится с литовскими князьями в надежде сохранить эту страну за греческим патриаршим престолом. Единственный, кто мог и должен бы был явиться другом Руси, – Мамай становится ее врагом, и послы его днесь сидят в заключении в Нижнем Новгороде, не ведая еще участи своей. И что станет с землей и с верою православной, ежели толикое количество врагов разом обрушит на Русь? И ежели тому, кто все это понимает и держит на плечах своих, митрополиту Алексию, восемь десятков лет? Какую веру надобно иметь в сердце своем, дабы не устрашить, устоять на сей высоте, и коликую любовь надобно хранить земле к пастырю своему, дабы не усомниться в нем и не дрогнуть верою! Воистину бессмертным почитал русский народ наставника своего!

Все они нынче в земле, и мы не ведаем больше того, что скупо отмечено летописью, не знаем сказанных слов и только можем догадывать, о чем мог говорить Алексий на княжеском сойме тем, от чьей совокупной воли зависела тогдашняя (а значит, и нынешняя) судьба нашей страны, вернее, что должен был он сказать, как глава церкви и духовный наставник народа, который оказывался в эти трагические десятилетия гибели Византии и близкого завоевания турками Балканских государств единственным защитником православия, единственным народом, языком, где вера соединялась и объединялась с государственностью, а не противополагалась ей, как это было в Литве, и церковь не оказывалась в подчинении иноверцев, как это стало на землях растущей Турецкой империи.

Он должен был прежде всего поднять голос в защиту соборности церкви (а не ступенчатого подчинения католическому Риму), когда высшим органом церкви является она сама, всею совокупностью своих членов. (Принцип этот на Руси в послениконовскую эпоху был сохранен одними староверами.) Он должен был говорить о свободе воли, данной или, точнее, объявленной, принесенной в мир воплощенным Словом, Логосом четырнадцать веков назад.

Две, только две истины существуют в мире со дня Нагорной проповеди Спасителя! Существуют и борются друг с другом. Истина предопределения и истина свободы воли.

Одна, прежняя,