Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

Не зрю образа смерти перед собою! Господь предназначил иное… Что, не ведаю, но еще не все должное свершено мною!.. Я вот что думаю, – продолжил он задумчиво и тихо, и голос старца, повинуясь слабому дыханию, журчал совсем еле слышно. – Думаю, мне болеть, пока не утихнет новая пря на Руси! Что Иван Вельяминов?.. Что князь?.. А татары?.. А этот Киприан?..

Больной спрашивал медленно, с отдышкою, но разум был ясен в этом теле, и Алексий, преодолев наконец ужас возможной жестокой потери, начал говорить, объяснять, рассказывать. Сергий слушал и не слушал. Сказал вдруг, без связи со спрошенным:

– Будет война! Смерды опять погибнут! Не может человек…

Он недоговорил. Алексий, похолодев, склонился над телом:

– Чего не может? – Неужто умер?!

Но Сергий спал, у него просто окончились силы, и он спал, тихо вздыхая во сне. Алексий замер, не смея мешать спящему, и долго неподвижно сидел рядом с ложем, без мысли, опустошенный до дна. Сергий надобен был ему как самая основа духовного бытия. Пока Сергий был, существовал, сидел в своем лесу – все содеявалось и все было возможно. Его охватил ужас.

– Господи! – воззвал он. – Не сотворяй мне еще и этого испытания! – Он едва не попросил смерти себе взамен Сергиевой, но вовремя опомнился и торопливо осенил себя крестом, отгоняя греховный помысел: не должен верующий никому из ближних своих, даже себе самому, желать смерти!

Садилось солнце. Багряная струя гаснущей зари влилась в узенькие оконца кельи, прочертила огненный след на чисто подметенном и вымытом полу (со дня быванья Федора Симоновского иноки не запускали уже так ни келью преподобного, ни его постель, ни его самого).

Алексий вдруг понял, что он, проживший восемь десятков лет и переваливший на девятый, не приуготовил себя к гибели. Вернее, когда-то был готов, ежечасно готов оставить земное бытие, но в делах, в суете, под бременем забот государственных утерял готовность свою и теперь растерян и угнетен видением смерти!

Солнце никло, свет мерк, и в келье становилось темно. Алексий не уведал, когда Сергий пробудился от сна, и вздрогнул, услышав его голос:

– Ныне покончишь с Михайлою, токмо не мсти ему! И отпадут тверские заботы твои, владыка! Это долит, это тревожит и держит тебя на земли! Нет, я не умру, Алексие! Не страшись! Восстану, когда минует беда! Говорю тебе: нету образа гибели передо мною, и ангел смерти еще не садился у ложа моего! Если бы люди умели ждать и терпеть! Не стало бы войн, злодейств, мучительства… Скажи, Алексие, будут ли когда-нибудь люди – все люди, а не одни лишь иноки – такими, как мы с тобою? Или плотская, тварная жизнь всегда грешна и такою пребудет вовек?

– Того не ведаю! – тихо отозвался Алексий.

– Возможно, – продолжал Сергий, – надобно побеждать… ежечасно, всегда! Но не можно победить всеконечно… Ибо в этом, наверное, и есть искус жизни: в постоянной борьбе со злом!

Сергий утих, выговорившись. Сумрак, все больше сгущаясь, заливал келью. А Алексий с пронзительной остротою понимал, что все его дела, свершения и замыслы без этого полумертвого инока ничто.

Глава двадцать пятая

На сбор войск против порвавшего перемирную грамоту князя Михайлы хватило двух неполных недель. Сопоставляя расстояния и сроки, понимаешь, что этого попросту не могло быть, что рати были собраны заранее да и подтягивались загодя. Но вот вопрос: против кого они были собраны? Против Ольгерда? Мамая? Ведь о ханском ярлыке, доставленном Михаилу, еще никто ничего не знал! Как и о том, что способны натворить сурожский гость Некомат с Иваном Вельяминовым.

Конечно, москвичи могли ожидать, невзирая на заключенный мир, нового Ольгердова набега еще весною, когда Михайло уехал в Литву. Еще вероятнее было ожидать нашествия Мамая в отместье за уничтожение своего посольства. Хотя вряд ли затеивался русичами в ту пору крестовый поход против Орды, как полагают иные исследователи, своих бед хватало на Руси! Да и долгие пересуды на княжеском сойме говорят скорее о желании заключить мир с Мамаем, чем о жажде повести ратников в ордынские степи. И все же полки были собраны. И ждали боя. С кем?

Тайная дипломатия Рима и Генуи, развязавшая эту войну, не учла суровой решимости русичей в любом случае воевать за свою землю и отстаивать духовные идеалы Родины. Ожидали, что все произойдет так же, как в Византии. Слишком многого ждали от измены тысяцкого. Медлили с помощью.

Но москвичи на сей раз, наученные опытом предыдущих литовских набегов, обогнали всех, не давши врагам выступить совокупными силами. Ни Мамай, ни Ольгерд попросту не успели бы вмешаться (да и не очень хотели, как прояснело впоследствии). Ибо за те полтора месяца, в которые все началось и закончилось, собрать большие армии и повести их за тысячу верст на Москву было бы невозможно. А Дмитрий через две недели после выступления войск, пятого августа, уже стоял под Тверью. Отбив несколько приступов и не дождав помощи ни от кого, Михайло запросил мира, который и был заключен уже третьего сентября.

Война с Тверью была, по сути, последней большой войной русичей друг с другом. Мужающая Московская Русь становилась теперь лицом к лицу с внешним врагом.

Ближайшие годы (до 1380-го) были заполнены нарастающей борьбой со степью и столь же яростной борьбой за митрополичий престол.

На юге в Мавераннахре подымался страшный Тимур, «сделавший» ханом бездарного Тохтамыша, а Тохтамыш, оказавшись объединителем Белой и Синей Орды, начинал подбираться к владениям Мамая. Тут бы Мамаю забыть все обиды и, объединившись с Дмитрием, опираясь на русскую силу, спасать свой улус, но нет, словно не видя надвигающейся из Заволжья грозы, он организует на Русь поход за походом, от стыдного разгрома русской рати на Пьяне (перепились, не ждали врага) до блестящего разгрома ордынского полководца Бегича на Воже уже в 1378 году, почти накануне Донской битвы.

В Литве тем часом умирает Ольгерд, передав престол Ягайле, сыну от второй жены, тверянки Ульянии, в обход старших сыновей (а всего сыновей от двух жен у него было двенадцать), а Ягайло тотчас начинает борьбу с дядей Кейстутом и двоюродным братом, энергичным Витовтом. Тянется череда подлых обманов, измен и убийств. (И на такого-то союзника попытался опереться Мамай! Воистину, кого Бог решил погубить, прежде лишает разума!)

Тем часом решается вопрос о восприемнике Алексия. Киприан, почуявший наконец, что никакого обращения Литвы в православие не получится, отчаянно рвется занять Алексиево место. Князь Дмитрий не хочет литвина, продвигая на место митрополита русского своего печатника Митяя. Митяй гибнет (уже в виду Константинополя