Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

Проигравший Вэнни с досадой смешал карты и сказал, не глядя:

— Оставь его, на кой ляд тебе бедный мальчонка.

Аку еще больше смутился; в словах Вэнни слышалось превосходство и крайнее презрение к его застенчивости и неопытности. Но «она» рассердилась на Вэнни, и лице ее стало серьезным.

— Поп-р-иде-р-жи язык, ты! Я не с тобой гово-р-ю. Я гово-р-ю с мальчиком. Мне н-р-авится этот мальчик. Иди сюда, мой миленький, я по-т-р-еплю тебя по щечке. Вот так, легонько... не бойся. У тебя такие невинные глаза... Я люблю невинных... Подойди, детка. Ты мне нравишься, миленький, ты к-р-аснеешь.. У тебя деликатные чувства. А вот эти п-р-иятели — пусть они понюхают дерьмо.

Опять раздался ее дребезжащий, словно щиплющий смех.

Ууно взглянул на «нее», и хотя он был зол после большого проигрыша, но тоже прыснул, покачав головой:

— Ой, ну надо же...

— Что ты там сказал, сын Лау-р-ила? Дай-ка выпить, за-р-аза ты чертова...

Ууно дал «ей» глотнуть из бутылки. Его, видимо, забавляло, как «она» тянула из горлышка. Вэнни, который проиграл, сказал коротко и резко:

— Не вылакай все. Выдула полбутылки за раз!

— К-р-асивое об-р-ащение с женщиной, босяк п-р-окля-тый.

«Она» сказала это тоном оскорбленного достоинства. Aкy решил, что о нем забыли, и пошел прочь. Таким образом, его уход уже не покажется бегством.

Но«она» все же заметила, что он уходит, и, подмигнув, крикнула вдогонку:

— Цып-цып, сюда, мальчик!

Аку вернулся на гору. Там несколько солдат пели русскую песню под аккомпанемент не известного здесь струнного инструмента. Задушевная песня, исполненная грудными, чуть грубоватыми голосами солдат, разливалась в вечернем воздухе. Когда они кончили петь, кто-то попросил музыканта:

— Николай... сыграй-ка, знаешь, «ехали-ехали»...

Николай заиграл, а Арви Лаурила стал прихлопывать в ладоши — он видел, что так делали солдаты. Не переставая играть, Николай шутливыми жестами приглашал девушек танцевать. Тогда Арви подлетел к одной из девушек и, взяв ее за руку, подвел к Николаю:

— Николай... плитушки-плитушки... Кто умеет играть, тот музыкой женщин привораживает...

Девушка стала вырываться, и Арви выпустил ее. Делая руками непристойные знаки и в то же время указывая на девушку, он крикнул:

— Николай... плитушки... Этак вот — и порядок...

Девушка влепила Арви пощечину и, низко опустив голову от стыда, побежала прочь с Кетунмяки. Ее подружки принялись бранить Арви, а парни смеялись над ним, отчего Арви рассвирепел еще больше и с грубой руганью погнался за девушкой. Он хотел было отколотить обидчицу. Но смех не прекращался, и Арви остановился в нерешительности. Он не понимал, над чем смеются ребята: то ли над жестами, то ли над пощечиной. И некоторое время в нем боролись мстительная злость и глуповатое самодовольство. Решив, наконец, что смех вызван его остроумием, он от души расхохотался и стал оглядывать вокруг, словно искал, на что бы обратить свою буйную радость. Увидав неподалеку большой камень, он бросился к нему, с огромным усилием поднял над головой и воскликнул:

— Мужчину славит труд, а женщину — большой зад!

Это вызвало новый взрыв смеха. Стоявшая неподалеку Элма с досадой отвернулась и, не глядя ни на кого, тихонько скрылась в толпе. Николай, не понимая причин общего веселья, закружился в лихой казачьей пляске, выделывая замысловатые коленца. Другие солдаты пели, прихлопывая в ладоши. Арви, видя, что Николай завладел вниманием публики, тоже пошел плясать, чудно вихляясь всем телом. Он сам себе хлопал в ладоши и пел:

Ийтин Тилту

раскидывает карты —

игра по копейке — невинная —

и сплавщикам-крючникам

лихо покрикивает:

мы ли не семейка единая!

Веселились кто как умел. Парни устраивали силовые состязания, боролись.

Вэнни, проигравший в карты все свои деньги, наблюдал за борьбой, время от времени презрительно бросая:

— Эх, не так берет...

Тон Вэнни раздражал парней, и они стали подбивать одного верзилу — землекопа побороться с ним. Этот громадный мужик, которому чей-то незатейливый юмор дал прозвище Калле-Крошка, не имел к тому ни малейшей охоты, но, по добродушной наивности, легко поддавался на подстрекательство.

Калле смущенно улыбался, окидывая Вэнни оценивающим взглядом; вот он уж было оторвал зад от камня, на котором сидел, словно решился выйти на борьбу, но тут же снова сел. В конце концов, Калле вышел.

Вэнни сгорбился, присел, слегка пружиня в коленях и поводя туловищем по-тигриному, согнутые руки его уже должны были вцепиться в добычу.

Зорко следил он за Калле из-под насупленных, резко сдвинутых бровей, подстерегая каждое движение противника. Калле же переминался с ноги на ногу, то делая шаг вперед, то опять отступая. Он все еще смущенно улыбался. Потом он вдруг, сделав глубокий вздох, ринулся навстречу Вэнни и огромными своими лапами толкнул его в грудь, так что тот свалился навзничь. Калле быстро отступил на несколько шагов, как будто спасаясь бегством, и пробормотал простовато, выдавая радость и волнение:

— Я никакой борьбы не знаю... я только толкну вот так — и все...

Калле поднялся.

— Надо бороться, приятель. А то, если начать толкаться, так ведь можно и дальше пойти.

На большом детском лице Калле появилась беспомощная улыбка. Да, надо бороться честно, уговаривали его все. Тогда Калле перестал улыбаться, позволил Вэнни обхватить себя — и борьба началась. Они повалились на траву. Вэнни пытался применять известные ему приемы, но Калле ничего этого просто не знал. Калле знал лишь, что нужно положить противника на лопатки. И он подмял Вэнни под себя. Тот, выгнувшись мостом, еще какое-то время сопротивлялся, но сто десять килограммов плотных мускулов скоро приплюснули его к земле. Калле поднялся, фыркая от удовольствия и напряжения так, словно ему вылили на голову ведро холодной воды.

— Вы все видели, теперь было правильно. Я, конечно, борьбы не знаю... но лопатки коснулись... вы все свидетели.

Вэнни вскочил и в ярости двинулся на Калле — шаг, другой... Черная злоба исказила его лицо. Но в последний момент он переломил себя и сдержался.

— Я не признаю себя побежденным. Это не была честная борьба... мне же тут

пришлось не бороться, а свиную тушу ворочать... Поражения я не признаю...

Калле сидел на том же камне и говорил неторопливо тоненьким своим голоском:

— Я же борьбы не знаю... но лопатки к земле пропечатались... а больше мне ничего и не нужно.

И он, улыбаясь, стал дуть на ладони. Теперь, когда публика признала его победу, он был вполне