Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

Князь Дмитрий по требованию Митяя задержал (арестовал) епископа Дионисия. Дионисий воззвал к Сергию, Сергий поручился за друга перед князем, и освободившийся Дионисий тотчас устремил в Царьград.

Митяй же, пользуясь княжеской остудою, клятвенно пообещал по возвращении разорить Троицкую обитель и разогнать всех «молчальников». И судьба Сергиевой пустыни повисла на волоске.

Впрочем, Сергий провидчески предрек, что Митяй не доедет до Константинополя. И я не рискну подозревать знаменитого игумена в боярском заговоре. Сергий «знал» многое, что другие только чувствовали или не чувствовали вовсе. К кошмарному убийству на корабле, уже в виду Константинополя, когда полуотравленного Митяя душили подушкою, Сергий был наверняка не причастен. Без его, даже отдаленной, воли убийцы ковали в железа Ивана Петровского, «первого устроителя общего жития на Москве», и вписывали в княжескую грамоту, заместо Митяя, игумена переяславского Горицкого монастыря Пимена, который ежели и превосходил в чем погубленного Митяя, то только в худшую сторону. (И Пимен, посидев на митрополичьем престоле и совершивши достаточное количество безобразий, погибнет в свой черед, и Дионисий погибнет в Киеве, вряд ли не без косвенной «помощи» Киприановой, и только после того Киприан наконец впервые утвердится на Москве.)

Все последующее продлится много месяцев. И обретет первое завершение свое уже после Куликова поля. А потому воротимся в Москву, куда сейчас по осенней, скользкой от дождя дороге идет путник с посохом и дорожною торбою за плечами. Он обут, как и всегда в путях, в лапти, на нем грубый крестьянский дорожный вотол. На голове монашеский куколь. Это Сергий, и идет он в Москву, ко князю Дмитрию, вызванный своим племянником Федором. Путь ему навычен и знаком. Он почему-то знает, что угроза Митяя прошла, миновала, да и сам Митяй миновал и не вернется назад. Он не задумывается над этим, просто чует отвалившую от обители беду.

Дождь прошел, и рваные облака бегут к палево-охристому окоему, туда, где в разрывах туч сейчас пробрызнет, пробрызнет и уйдет за леса последний солнечный луч. Ясна дорога, и ясность небес отражается в замерзших лужах. Скоро мокрую землю высушит ветер и настанет зима. Для того чтобы уже сейчас основать монастырь на Стромыне, в пятидесяти верстах к северо-востоку от Москвы, чтобы к первому декабря уже освятить церковь – еще один монастырь, еще одна крепость православия в Русской земле, – надобно очень спешить. Князь пото и зовет радонежского игумена. Будет лес, будут рабочие руки, будет молитва в море бушующего зла, будет добро на земле. «И свет во тьме светит, и тьма его не объят!»

В нем сейчас нету радости или облегчения от бывшего доднесь, только покой. Так и должно быть. Всё в руках Господа! Дух борется с плотью и будет вечно побеждать плоть. А плоть – вечно восставать противу: похотию, чревоугодием, гордынею, похотением власти. И надобна опора духовному, надобен монастырь! Хранилище книг и памяти, хранилище доброты и духовных, к добру направленных сил. Возлюбите друг друга, ближние! Только в этом спасение, и в этом – бессмертие ваше на земле!

Завтра в беседе с князем он скажет, что у него в обители есть инок, пресвитер, преухищренный в духовном делании, коего он и поставит игуменом нового монастыря, именем Леонтий. И не добавит, не пояснит, что этот Леонтий был писцом и соратником покойного владыки Алексия. Князю не все надобно знать из того, что ведомо иноку, а иноку непристойно тянуться к земной и по тому единому уже греховной власти, ибо «царство мое не от мира сего».

И пока властители будут поклонять духовному, а духовные пастыри наставлять и удерживать властителей от совершаемого зла, пока эта связь не нарушится, дотоле будут крепнуть во всех пременах и бурях мирских земля и все сущее в ней. Дотоле будет стоять нерушимо Святая Русь!

Часть вторая

Глава первая

Спросим теперь: что, уже у Мамая разведка совсем не работала? Потеряв свои кочевья за Волгою, Сарай и Хаджи-Тархан, так-таки и не ведал, что невдолге предстоит ему схлестнуться с самим Тохтамышем, то есть с совокупными силами Белой и Синей Орды? Или уж, как говорится, шлея под хвост попала: прежде расправиться с Дмитрием (единственным возможным союзником своим)? Или так уж обадили генуэзцы бесталанного темника? Или так уж возгордился собой? (Послав на Русь всех, кого мог, даже и хлеб сеять воспретил своим татарам – мол, на Руси возьмем!)

Впрочем, кафинцы, те, кому действительно нужен был поход Мамая на Русь, тоже выставили всех, кого могли, послав с Мамаем и свое пятитысячное войско. Однако что значили те пять тысяч среди сто- и двухсоттысячных ратей с той и другой стороны!

О том, что мира не будет, что Мамаева Орда уже двинулась, Дмитрий узнал во время покоса. Сбрасывая верхнее платье на руки прислуге, прошел в горницы. Евдокия бросилась встречу. В заботный лик жены, в ее широкое, с расставленными врозь полными грудями тело слепо, не видя, выговорил сурово:

– Ордынцы идут на нас! Мамай! Всема! Всею ордою!

И не стал слушать, как охнула, как схватилась за грудь, прошел, большой, тяжелый, куда-то туда, в детскую, к сразу остолпившим и облепившим отца малышам. Сел. «Вот оно!» – подумалось. Рассеянно принял на колени двоих, глянул в глаза Василию.

– Нам с татарами ратитьце придет! – сказал.

И отрок, узрев тревогу и непривычную хмурь в отцовых глазах, тоже острожел и побледнел ликом.

Евдокия, отстранив мамку, хлопотала молча около него, подавала рушник, вела в трапезную и все заботно заглядывала в очи милого лады своего.

– Быть может, откупимся? – выговорила наконец вполгласа.

Он глянул мутно, смолчал, отмотнул головою, не переставая жевать. Желвы крупно ходили под кожей. Весь был свой, привычный, любимый, упрямый, ведомый до последней жилочки, до вздоха тайного. И когда, отодвигая блюда, глянул ей наконец прямо в очи и вымолвил:

– Еду к Сергию! – только понятливо склонила голову. А он, чуть опустив широкие плечи и как-то весь отяжелев станом, домолвил: – Бренка позови! А боле никому о том не надобе!

И тоже поняла, готовно кивнула головой.

Об этой его поездке ни в летописях, ни в житии нет никаких сведений, но она была.

Шел мелкий теплый дождь. Туча нашла нежданная. Замглилось к вечеру, и уже перед сумерками пошли и пошли по небу быстрые низкие облака, гася ржаво-оранжевую ленту вечерней зари. Дмитрий кутался в дорожный суконный вотол и молчал. С воротнею сторожею разговаривал Бренко. Об отъезде князя, кроме Евдокии, ведали лишь несколько холопов да княжин духовник,