Разрыв-трава. Не поле перейти - Исай Калистратович Калашников

– Слыхали.

– Вот. Признаюсь вам, ребятки, деньжат у меня осталось после покупки совсем мало. А все же есть. И они вам предназначены. Стало быть, вместе решить надо, как их сберечь.

– Купить надо что-нибудь, – подсказал Панкратка.

– Правильно. А что купить?

– Радио, – предложил Баирка. – Будем приходить к тебе и песни слушать.

– Радио – это хорошо. Это культура и образованность. Но денежки на него уйдут безвозвратно. Раньше буржуи-эксплататоры бумажные деньги в золото превращали. Оно своей цены никогда не теряет.

– У бабушки есть золотые сережки, – сказал Панкратка.

– Экий ты! – подосадовал Балаболка на непонимание внука. – Купить, что ли, у нее сережки?

– Не продаст. Они ей от ее матери достались.

– Да и продала бы… У нее, у меня ли пропадут деньги – резон один. Опять же мне, как бывшему руководящему лицу, грешно пачкать руки о презренный металл. Есть, ребята, одна штука, которая, как и золото, никогда своей цены не теряет. И никогда не портится. И всегда в ходу. Попробуйте угадать? – Степан замолчал, торжествующе поглядывая на внуков, но долго молчать ему было невтерпеж. – Не надсажайтесь, не угадаете. И никому не догадаться. А я далеко вижу. У меня умственный взор есть. Куплю я с вами, ребятки, вина.

Панкратка и Баирка переглянулись, скосоротились: не понравилось.

– Жиденький у вас еще умишко, – с некоторой обидой на внуков проговорил Степан. – Вино – добро не больно завидное. Но зимой не вымерзает, в жару не высыхает. И обойтись без него человеку затруднительно. Родился, женился, попарился, простудился – завсегда есть потребность. Завсегда же – своя цена. Сегодня я куплю, завтра у меня купят. И возвернут денежки… Смикитили, что к чему? То-то. Но чтобы шито-крыто…

Была опаска, не захочет продавщица сразу столько вина отпускать, а начни таскать помалу, люди могут догадаться, по какой причине закуп делает… Продавщицу он умаслил банкой меда. И она поперечить не стала, только посмеялась:

– Не жениться ли задумал, Степан Терентьевич?

Вечером Панкратка и Баирка подкатили к задним дверям магазина тележку. В наличности была лишь водка в четушках. Денег хватило на шесть ящиков. Сделали два рейса. Ящики спустили в погребок, вырытый за амбаром, плотно закрыли крышкой, на крышку поставили пустую бочку.

Мангиртуйцы, конечно же, расчухали, что Степан набрал водки – для чего? Судили-рядили так и этак – непонятно для чего. Кто-то предположил: для приятельского угощения. Всем известно, любит он про жизнь судачить, уму-разуму поучать, а слушать его охотников мало. Вот и придумал. Ты к нему в избу, а он – на стол бутылку. Какое сердце надо иметь, чтобы уйти! Будешь сидеть, попивать и поддакивать.

С весенней посевной в тот год управились без затяжки. На сенокос пока не гнали. Народ в основном был дома, копался в своих огородах. Вечерком мужики, то один, то другой, заходили к Степану. На разговоры хозяин не скупился, случалось, угощал и чайком с медом, но бутылочка на столе ни разу не появилась. Нетерпеливые намеки делали, с той, с другой стороны подъезжали – глух оставался Степан Балаболка к намекам. Совсем непонятно стало, для чего такую благость в неприкосновенности держит. Кого-то осенило: он же спекулянтить наладился! Нужда пристигнет – ты к нему, а он с тебя – двойную цену. И отдашь, куда деваешься…

Субботний день выдался жарким. Солнце палило с самого утра. Раскалилась земля, босой ногой не ступи – обжигает. Свиньи залезли в пересохшую канаву, по уши зарылись в зеленоватую грязь; как сонные, распустив крылья, бродили по двору куры, не находя себе места; скотина, побыв малое время на пастбище, сбилась к Бормотухе, день-деньской стояла по брюхо в воде.

Степан собрался начать качать мед. Панкратка приехал с полевого стана – позвал его помочь. Но от зноя по телу разливалась вялость, под сеткой через минуту нечем становилось дышать и пот выедал глаза.

– Мы что, каторжные? – спросил внука Степан. – Пусть схлынет эта чертова жарынь!

Панкратка принес из колодца ведро воды, попили, умылись и, бросив под бок по телогрейке, легли отдыхать на полу предамбарка. Панкратка почти сразу же заснул. Задремал и Степан. Но его сон вспугнула Христя. Босая, в выцветшем ситцевом сарафанчике, неслышно подошла к предамбарку, села.

– Фу, дышать нечем!

– Чего нелегкая по такой жаре носит?

Христя разжала кулак, показала смятые, влажные от пота деньги.

– За бутылкой пришла.

– Зачем она тебе?

– Суббота же, три праздника: в бане моются, хлеб пекут… Дальше сам знаешь.

– Бесстыдница ты, Христя.

– Не я эту поговорку придумала. Вот… В воскресенье общий выходной объявлен. Может, гость какой навернется.

– Кого поджидаешь-то?

– Кто придет – тот и гость. Может, ты заявишься…

– За вином в магазин люди ходят.

– Я и пошла. Жарко. Должен, думаю, Степан Терентьевич меня пожалеть, молодую.

– У меня не лавка. Я не купец.

Звякнула железная заложка калитки. Во двор сначала просунулись костыли, следом за ними втянулось грузное тело Ефима. Приволакивая ноги, он дотащился до предамбарка. На широких скулах темнела щетина, с нее скатывались крупные капли пота, падали на грудь, расплывались на рубахе темными пятнами. Он зачерпнул из ведра воды, сделал глоток, остальное вылил себе на плечи, сел, сплюнул тягучую слюну.

– Сдохнуть можно… Водка есть, Терентьич?

– Вы что, сбесились?! – возмутился Степан. – Идите в магазин!

– Туда мне идти не с чем, – Ефим вывернул карман штанов, отряхнул его от табачных крошек, засунул обратно. – Я отработаю. Ичиги подошью или еще что.

– Ты, Ефимша, пустым карманом тут не тряси. Отчего он пустой-то? В рюмашку, замечаю, стал частенько заглядывать. Другой с твоими-то руками озолотился бы…

– Будя! Слыхал уже. Про это все время баба талдычила. Но ты-то не баба.

– Жалко же, сгибнешь.

– Тебе-то какая корысть от моей жизни? Бросай базарить. Неси бутылку.

– Не даст, – сказала Христя. – Мне даже за деньги не дает. А без денег – даже не проси.

Ефим внимательно, будто только что увидел, оглядел Христю, повернулся к Степану.

– Тут – правильно. Ничего ей не давай. Шиш ей!

– Это почему же? – вскинулась Христя.

– Не знаешь? Стервоза ты. Как моя Варвара. Сбежала от мужика – и хоть бы что! Тьфу вам, июдово племя!

– Ты меня со своей Варварой не равняй!

– Такая же!

– Не такая. На моем месте твоя Варвара вцепилась бы – в шею гони, не выгонишь. Так что не разоряйся, не выпендривайся.

– Подите вы все… – мрачно буркнул Ефим, так же мрачно спросил у Степана: – Закурить-то дашь?

Христя поднялась, положила деньги на половицу предамбарка:

– Вот, оставлю. За них дай ему бутылку. –